Ее прервал голос, послышавшийся от двери.

– Лишения и насилие? Моя сестра знает об этом все! Наш дед имел привычку жестоко избивать нас. Он приложил все усилия, чтобы сломать Хоуп. – Фейт подошла к ним, схватила руку Хоуп и подняла ее. – Вы могли заметить...

– Нет, Фейт, – Хоуп попыталась вырвать руку. – Речь не обо мне.

– Нет, о тебе. Именно поэтому ты сегодня сделала то, что сделала. – Фейт повернулась к остальным и пояснила: – Я и моя сестра – зеркальные близнецы: у меня родинка на левом плече, у нее такая же на правом. Я правша, а Хоуп левша.

Леди Элинор презрительно хмыкнула:

– И что?

– Наш дед верил, что Хоуп воплощение дьявола, потому что она левша. Он заявил, что ее левая рука – инструмент дьявола, и потому почти все детство она провела с привязанной за спину левой рукой. При этом его не заботило, насколько сильно впиваются веревки. – Фейт опять схватила сестру за руку.

Хоуп снова попыталась вырваться. Она так хотела забыть эту часть своей жизни. Но Фейт, держа ее очень крепко, подняла рукав на левом запястье Хоуп.

– Дед так сильно затягивал на ее руке веревки, что обычно они натирали ей кожу до крови. И так было с тех пор, как в семь лет мы осиротели, и до того момента, когда нам удалось сбежать от деда два года назад. Так что не смейте говорить, что в ее жизни не было насилия!

Повисла долгая пауза; все присутствующие были смущены и растеряны. Хоуп вырвала и спрятала руку, после чего тихо произнесла:

– Прошу прощения, леди Элинор, если расстроила вас.

Леди Элинор ответила сдавленным голосом:

– Сожалею, что в детстве вам пришлось вынести такое, но, тем не менее, ваши действия были необдуманны, опрометчивы и сильно подорвали как принципы, заложенные нашим заведением, так и весь положительный эффект от работы, проведенной с этими детьми.

Хоуп приподняла брови.

– Как это? Небольшие улучшения в одежде для старших и куклы для младших девочек свели на нет все ваши достижения?

Леди Элинор очень элегантно фыркнула.

– Нет ничего Рационального в украшении одежды или в тряпичной кукле!

– Речь идет не о Рациональности, а о сердце! – прервала ее Хоуп. – И о детях, у которых никого нет во всем белом свете, и кого эта кукла может утешить в темноте одинокой ночи.

– Это всего лишь кусок тряпки! С таким же успехом они могут обнимать одеяло, которым укрываются на ночь.

Хоуп недоверчиво уставилась на нее.

– Леди Элинор, у вас никогда не было куклы, я права?

Леди Элинор почувствовала себя неловко.

– Конечно, нет! Сентиментальная чушь! Игра в куклы – это не более чем пустая трата времени.

Хоуп тряхнула головой.

– Кукла для девочки – это намного больше, чем просто кусок тряпки с несколькими пуговицами. Кукла в глазах девочки – живое существо, она – друг, сестра; ей доверяют самое сокровенное. Кукла – это то, что принадлежит только тебе; куклу можно любить, обнимать и поверять ей свои мечты и свои страхи.

– В чем здесь смысл? – леди Элинор была настроена скептически.

– В теплоте, любви, утешении, – мягко ответила Хоуп. – Неужели вы никогда не просыпались ночью в своей постели, когда за окном льет дождь и воет ветер? И не чувствовали себя при этом потерянной, одинокой, никому не нужной?

При этих словах леди Элинор настолько растерялась, что Хоуп быстро добавила:

– Я не имею в виду конкретно вас. Мы все переживаем такие моменты, и дети тоже. Середина ночи – это время, когда острее всего ощущаешь свое одиночество. Помню, когда я была ребенком, то иногда думала, что жизнь не может быть более несправедливой, что нельзя быть более несчастной, что ни одна живая душа во всем свете не любит и не заботится о нас...

Напряженная тишина заполнила помещение, каждый из присутствующих погрузился в воспоминания...

Джайлс Бемертон, отосланный в школу в возрасте семи лет, маленький, одинокий и ранимый, мучимый учениками постарше...

Леди Элинор, чувствовавшая теплоту и близость родного человека – своей матери – только во время встреч в Британском музее...

Себастьян Рейн, будучи еще совсем мальчишкой, взваливший на свои плечи ношу взрослого мужчины, пытавшийся сохранить семью, но потерпевший неудачу, потерявший все...

Некоторое время все молчали. Леди Элинор извлекла из своего ридикюля накрахмаленный кусочек белого льна и высморкалась.

– Хорошо, – начала она. – Я принимаю ваши аргументы в пользу кукол. Но что может оправдать то, что вы сделали с их одеждой! Вы даже представления не имеете об опасных наклонностях, которые разбудили в этих девочках!

По мере того, как леди Элинор говорила, симпатия Хоуп к ней начала таять на глазах. Она повысила голос.

– Опасные наклонности? Я не совсем понимаю, как несколько лент и пара пуговиц, пришитых к платью, могут произвести столь драматический эффект.

Подбородок леди Элинор упрямо вздернулся вверх. Она всплеснула руками.

– Эффект же очевиден! Неужели вы этого не увидели?

Хоуп окинула леди Элинор прищуренным взглядом.

– Я видела группу счастливых девочек, выглядевших намного более нарядно, чем накануне. А что увидели вы?

– Девиц, разряженных с целью привлечь внимание особей мужского пола! Девиц, смотревшихся почти развратно!

– Что за бред!

– Вы можете фыркать сколько угодно, но даже мистер Бемертон это заметил.

Джайлс вскинул руки в защитном жесте.

– Только не приплетайте меня в ваш спор.

– Но вы же заметили это! – настаивала леди Элинор. – Вы видели, как они вошли в этот дом, напомнив вам... как вы тогда выразились?

– Тихих маленьких мышек, – подсказал он.

– Да, а вышли, превратившись в райских пташек.

– Нет! – Джайлс встал. – Это сравнение придумали вы, Элинор. Не я.

Она была шокирована тем, что он ее не поддержал.

– Но это же правда!

– Вовсе нет! Как вы можете говорить такое? – не выдержала Хоуп. – Они просто...

Леди Элинор повернулась к ней.

– Вы никак не можете понять, что большинство этих девочек было спасено от жизни в разврате! Их вытащили из домов с дурной славой!

После этого Себастьян не выдержал и вмешался:

– Леди Элинор, я не думаю, что стоит оскорблять слух мисс Мерридью рассказами об аморальности...

– Оскорблять мой слух! – воскликнула Хоуп, внезапно придя в бешенство. – Раз уж некоторым из бедняжек пришлось выносить греховные посягательства на них – и они выжили, я, несомненно, могу стерпеть, слушая рассказ об этом!

Себастьян в шоке посмотрел на нее.

– Если они пострадали от зла, царящего в этом мире, они всего лишь оказались жертвами, разве не так? – продолжала бушевать Хоуп.

– Д-да, – согласилась леди Элинор.

– Тогда почему вы относитесь к ним так, словно они сами виновны в разврате?

– Что вы имеете в виду? Я этого не говорила. Конечно, их надо перевоспитывать и вырывать с корнем их склонность к пороку...

– Перевоспитывать? – взорвалась Хоуп. – Склонность к пороку? Я слышала подобный бред всю свою жизнь от деда – только он считал, что все женщины изначально порочны! Эти девочки – всего лишь дети, которым не дано было выбирать, где им родиться, и что им делать! Если вас ограбят, вас тоже нужно будет перевоспитывать?

Леди Элинор смутилась.

Но Хоуп, не дожидаясь ответа, продолжила:

– Конечно, нет. Эти дети также были ограблены: лишены детства и невинности. Они уже познали страх, ненависть, зло, лишения. Что им действительно нужно узнать – так это любовь, надежду, гордость, а еще – научиться быть счастливыми. – Ее голос смягчился. – Их одежда не сделает их потенциальными райскими пташками – они просто совсем юные девушки, испытавшие естественное волнение от нескольких милых вещиц. Разве вы не помните, как это волнующе – получить новое прелестное платье... – Она осеклась, взглянув на бесформенный серый наряд леди Элинор. – Хотя нет, вы точно не помните.

Подбородок леди Элинор затрясся мелкой дрожью. Хоуп подошла к ней и взяла за руку, после чего мягко добавила: