А мертвая веха металла? Да у меня до сих пор поджилки трясутся от воспоминания от висящей в воздухе боли! Я ее чуял каждой шерстинкой своей серой шкуры, слышал эту боль, видел, осязал!
Словно всю боль человечества собрали в одном месте и обрушили на мою бедную голову. В тот момент – голову вулха. Моран-человек – я то есть – скорее всего перенес бы это спокойнее. Точнее, сдержаннее.
А костер? Звери вообще не любят огня и благоразумно сторонятся его. То пламя, что неистово пожирало железные ветки, выдавило из вулха остатки мужества. Интересно, я в голос выл или все-таки сдерживался? Не помню, хоть тресни.
Ну а уж когда из рыжей, пахнущей ржавчиной земли полезли железные ростки и сменили попеременно несколько цветов, душа моя прочно влипла в пятки и находится там до сих пор. Явившийся вторично Страж Руд уже ничего не смог изменить в моем настроении – бояться сильнее я просто не мог. Вулх окончательно потерял голову, особенно после того, как из звериного тела отпили крови, и держался только благодаря мне, Морану, человеческой половине анхайра.
В общем, я обрадовался, когда все наконец закончилось, а закончилось все только на пересвете. Но вот незадача: Тури, вместо того чтобы сказать мне хоть пару слов, пустилась догонять девчушку, которая не девчушка вовсе, а уж и не знаю кто на самом деле. Кажется, она вообще не человек. И не оборотень.
Где теперь моя верная карса бегает?
В общем, веха железа здорово взъерошила нас, Идущих-В-Ночь. Тьма ей в печенку!
Ладно. Слава всему доброму под этим небом, обошлось. Будем думать, что делать дальше.
Во-первых, Тури умчалась вверх по осыпи, не оставив мне одежды и обуви. Просто замечательно! Особенно если учесть, что по острому каменному крошеву не особенно побегаешь босиком.
– Корняга! – позвал я негромко. Почему-то не хотелось орать в голос.
– Здесь мы… – отозвался пень из-за ближайшего каменного блока размером с мельницу у Юбена.
«Мы» – это оказались Корняга и Ветер. Хм, уже лучше. Я забрался в седло и тронул коня с места. Корняга попробовал влезть мне на плечо, но я на него рявкнул. Еще чего! Царапается своими корешками чуть не до крови, а до пересвета еще вон сколько – целый день.
В голове немного шумело – кажется, оттого, что пришлось вчера отдать довольно много крови. Ветер, цокая копытами по камням, осторожно обошел осыпь и потрусил вдоль нагромождения скал. Вообще-то нам было не в эту сторону, а правее, прочь от каменного безумия. Но не пойду же я без карсы?
Сначала я увидел валяющийся на щебне сапог. Левый. Потом второй – недалеко от первого. А дальше и курткоштаны отыскались. Одевшись и обувшись, а предварительно выковыряв из пяток притаившуюся со вчерашнего дня душу, я почувствовал себя куда увереннее. И позволил наконец Корняге занять привычное место на левом плече.
Спустя некоторое время я увидел карсу. Она уныло сидела меж двух бугристых глыб, свесив голову к земле, и, казалось, что-то растерянно обнюхивала. Я приблизился и рассмотрел – что.
Детский плетеный сандалик на деревянной подошве.
Мерное покачивание в седле убаюкивало меня. Корняга, последние дни присмиревший и молчаливый, о себе не напоминал. А карса плелась следом, молчаливая и безрадостная. Не знаю, что приключилось с ней перед превращением, кем оказалась и куда делась маленькая девочка, научившая нас оживить веху железа. Но на карсу накатила тоска, я это ощущал почти физически. Почему-то я был уверен, что лезть с утешениями к ней не следует; единственный лекарь сейчас – время.
И я ждал, заодно приближаясь ко второму Знаку. Жуткие каменные завалы мы оставили позади, пересекая обширную плоскую равнину. В полупрозрачной мгле далеко-далеко на западе смутно угадывались горы. Где-то там, на плато в этих горах и ждет нас У-Наринна, Каменный лес матери-земли. Цель нашего похода. Крутой поворот в жизни одного анхайра и одного мадхета.
Только куда мы попадем после поворота, я еще не знал. Куда-нибудь попадем.
В пути я размышлял об У-Наринне. Пять вех мы прошли, значит, нас пропустят стражи Каменного леса. Кстати, что там будут за стражи? Стражи Камня? Или какие-то особые?
Не знаю. Да какая, в сущности, разница?
Еще я вспоминал Жоша и Храгги. Вчерашний трюк карлика у говорящего камня-указателя вновь разбередил старые, уже заросшие раны. Раньше мне казалось, что надежнее и светлее, чем деревня оборотней-анхайров, места в мире не сыскать. Дети всегда склонны думать о мире восторженно. И видеть его чище, чем на самом деле. Вот и я считал, что нам ничто не грозит, пока Жош и Накуста со мной, пока я живу в их доме. Мне предстояло вырасти, большим-большим, и я искренне верил, что останусь в Храггах навсегда. Меарским днем буду копаться в огороде за аккуратным домиком под тесовой крышей, вечерами лениво беседовать с соседями и потягивать густое домашнее пиво – втайне от Накусты Жош пару раз давал мне его попробовать. А четтанским днем буду шастать по окрестным лесам и, конечно же, стану лучшим в деревне охотником!
Сейчас я мало обрадовался бы копанию в огороде и унылой сельской жизни. Впрочем, это именно потому, что я не остался в Храггах. Если бы Чистые братья не отыскали деревню, я вырос бы другим. И скорее всего не шел бы сейчас в У-Наринну, а полол бы репу в том же огороде за домиком под тесовой крышей. И не знал бы, что мадхеты вовсе не то же, что анхайры, и никогда не встретился бы с мадхетом по имени Тури.
Но только гадать об этом бесполезно. Потому что нельзя прийти в Храгги и поглядеть на тех, кто там живет, чтоб понять, каким бы я стал. Храгг давно уже нет, и даже пепелище успело густо зарасти молодым леском.
В тот день было особенно облачно и сыро, вязкая морось висела в воздухе, как муть в растревоженной луже. На пересвете я очнулся на задворках и, ежась от холода, нагишом прошлепал в дом. Напившись теплого квасу, дождался Жоша и Накусту, вернувшихся из леса вместе, и посетовал, что не могу вот так же свободно убегать на свободу и охотиться наравне со взрослыми. Правда, о времени охоты все равно никто из жителей Храгг не помнил, но что делать вулху в лесу, если не охотиться?
Да и мясо в деревне не переводилось. Это я помнил до сих пор.
Жош был хмур, как небо на дворе. Даже расхотелось приставать к нему с обычными вопросами, которые я, как всякий ребенок, задавал по сто раз на дню.
– Послушай-ка, Моран, – сказала Накуста нарочито весело, укутываясь в теплую шаль мышастого цвета. – Одевайся и мотай в Лучистый Лог, принеси меду.
– Так сыро же, – удивился я. – Пчелы как раз в дуплах сидят.
– Ничего. Выкуришь. Вон туес на лавке. Меду надо много.
Мне сразу показалось, что мед – это просто повод удалить меня из дому. Такое случалось… иногда. Спорить со взрослыми бессмысленно, все равно все произойдет так, как они захотят, поэтому я послушно натянул любимую курточку из лосиной кожи и потянулся к туесу.
– Оденься получше. Рубаху возьми валяную, холодно.
Я снова удивился. В лесу под дождем, конечно, не то, что в доме рядом с печью, но я и вообще без рубахи не замерз бы.
– И башмаки сбрось. Жош тебе сапоги даст.
Тут я вовсе онемел. Но неуклюжие постолы на деревянной подошве сбросил с радостью.
Сапоги мне позволялось надевать только по праздникам.
Отчим мрачно полез в кладовку под полом и осчастливил меня сапогами, рубахой, новыми штанами из той же лосиной шкуры, которые были мне еще велики, и даже сумку, расшитую бисеринками и отороченную бахромой, достал. Накуста немедленно набила ее снедью, словно идти мне предстояло не в Лучистый Лог, а в Риву по меньшей мере. А до Ривы ходу не меньше пяти дней, да и то если вулх в часы Четтана, взяв припасы в зубы, будет бежать в нужном направлении.
Но вулх, понятно, этого не сделает, а поэтому дорога в Риву обыкновенно занимала у жителей Храгг не меньше пятнадцати синих дней. Ведь нужно было еще все рассчитать таким образом, чтоб никто из внешнего мира не догадался, откуда бредет на базар никому не известный путник и почему перед пересветом на Четтан он постоянно исчезает и до восхода Меара его не видно. В городе анхайры-соседи никогда не задерживались дольше, чем на один синий день. Полагаю, нетрудно понять – почему так.
