- Понял.

Хотел подхватить девушку за плечи и вытолкать, но краем заметил взгляд Лешего и передумал. Указал Ярославе жестом на дверь:

- Прошу.

Та еле поднялась. Постояла, качаясь, слезы вытерла и посмотрела на Лешинского:

- Сволочь.

- Пять дней, - парировал он.

- Думаешь, управы на тебя упыря нет?

- Твоей подружке это без разницы. И другим через пять дней будет все равно, - выдал дежурную улыбку. - Все просто, Ярослава - или ты моя, или они - чьи угодно.

Девушка сжала зубы и пошла к дверям. Остановилась:

- Лучше под поезд, чем под тебя, урода, - обернувшись, процедила ему в лицо, и будто под дых дала. Свернуло Лешинского, даже лицо исказилось от ярости - схватил ее за грудки, к себе подтянул и хотел сказать: "сейчас я тебя отдам мальчикам и посмотрю, кого ты уродом назовешь", но передумал отчего-то, в глаз ее взглянув. Впился в губы, причиняя боль и зажав так, что не вырваться, как не рвись, выместил злость жадным и больным поцелуем и оттолкнул из дверей вон.

- Я передумал! Три дня! - выставил ей три пальца. - У тебя только три дня - решай!

Ярослава оскалилась и уже приготовилась ринуться на него, чтобы не избить, но хоть исцарапать его рожу, но он выставил в ее сторону палец и бросил:

- Еще слово, один жест - у тебя не будет и суток на раздумья! А теперь - вон!

Девушку заколотило от ярости, страха и ненависти к этому ублюдку.

Не слезы - злость от бессилия проявилась в глазах, атакуя

Лешинского. Он отвернулся и скрылся в глубине залы, уступая место

Адаму.

Тот молча подхватил девушку под руку и поволок на выход.

Ее впихнули в машину на заднее сиденье, кинули куртку на колени и, заклинив дверцы, чтобы она не выпрыгнула, поехали прочь.

Ярослава уткнулась лицом в колени и боялась даже дышать, чтобы не разрыдаться, не раскричаться. Она лихорадочно соображала что делать, но мысли вязли и скатывали ее в нервозную неразбериху. Ей просто хотелось выть и ничего больше. Выть так, чтобы ослепнуть, оглохнуть и умереть.

Лешинский стоял на балкончике вне себя от злости и, потягивая вино, смотрел вслед удаляющейся машине.

"Придет, куда денется. У нее нет другого выхода и она это понимает", - уверял себя. Но на сердце было тревожно.

Но почему?

Что запредельного он пожелал? Разве не четко и ясно сказал, что готов заплатить ей за свою прихоть?!

С чего вдруг его крутит от какой-то несуразной девчонки?!

Алекс со злости запустил ей вслед бокал с вином. И ушел с балкона, хлопнув дверью так, что стекла посыпались.

Уже сегодня она могла быть его! Уже сегодня, в этот самый момент!!

Черт бы ее побрал!

Они бы чудесно провели время…

Но вместо этого она заставила его пойти на крайнее меры, довела себя и его до белого каления!

Ну, почему на свет рождаются такие идиотки?!!

Ярославу высадили у подъезда, сунули в руки ее вещи и визитку с автографом Лешинского, и уехали. Девушка постояла, в прострации глядя на удаляющуюся машину и, осела на скамейку.

Ей нужно было что-то решать, что-то срочно предпринимать, она не могла даже дойти до квартиры - ни сил, не желания.

Странное это состояние, все понимаешь и одновременно ничего не понимаешь. Разрозненные фрагменты, один ужасней другого, плавают в тумане, как кошмары, и ты понимаешь, что можешь проснуться - есть выход, есть, но не знаешь, как проснуться - не видишь где он, этот выход.

Позвонить девочкам?

Ярослава закрыла лицо ладонями: Господи, как она может? Что она им скажет? Они и так живут в кошмаре, а она им добавит. Лучше одной, тонуть, так одной.

Значит, согласиться, отдаться этому упырю и быть его игрушкой?

Ярославу передернуло и затошнило. Если б тот Алекс, что с улыбкой рассказывал ей в кафе занимательные истории - она бы подумала. Но этот, монстр бесчувственный, калека моральный стал для нее прообразом самого Сатаны. И добровольно шагнуть в топку, отдаться ему? Лучше умереть.

Девушка уставилась перед собой: мысль. Возможно, единственно здравая. Слезы покатились сами - кому хочется умирать в двадцать лет?

Но это выход, решение. Убрать себя из расклада и тем не видеть, не слышать, не знать. Мертвым все равно, мертвые - это мертвые, им не больно, не страшно, не противно, ни совестно.

Ярослава сгребла с колен выданное Адамом и, сунув в карман сотовый вместе с визиткой, сжала в руке ножик, пошла домой, грея его рукоять.

Постояла посреди коридора, оглядывая квартиру, прощаясь с ней и со всем, что наполняло ее, наполняло жизнь Ярославы, и очнулась.

Брякнула нож на тумбочку, осела у стены: как можно лишить себя жизни? А как же планы? Как история, ученики, что будут заслушиваться на уроках Суздалевой? Как же теплая уютная квартирка на краю света, из окон которой видны снежные торосы и пургу? Как папка? Как мама?

Как Гришка? Они так и не помирятся?

А где он? Где он был, когда Димка на нее напал? Где он был, когда она с ума сходила из-за Ларисы? Где он был, когда пропала Инна?

Почему он появляется, когда надо ему, а не ей? Разве это любовь? И в чем он ее обвинил, из-за чего бросил? Если бы он был настоящим, если б у них было по-настоящему, он бы был здесь, с ней, и помог, снял хоть часть груза с ее плеч! А он может только винить!

Да если бы не он, не появился бы этот паук -богатей, не стал бы тягать ее в сети!

А вот никому! Ни Грише, ни себе, ни ему!

Поднялась и решительно разделась, прошла в ванную, прихватив с собой нож. Постояла перед зеркалом, прикидывая как лучше это сделать? И прочь страх, прочь все! Пусть они, сволочи, умоются, пусть узнают! Надо еще записку написать и изложить суть дела, рассказать, кто замешан в похищении девушек. Точно!

Ярослава кинула нож в раковину и пошла в комнату. Пока искала чистый лист бумаги и ручку, нашла сигареты. Закурила и расположилась за столом, принялась раздумывать над посмертной запиской.

Слова не шли, фразы входили корявыми, пустыми, тупыми. Один лист был порван, второй, третий, но хоть плач, ничего не выходило.

Ярослава раздраженно начеркала банальность: "в моей смерти прошу винить Александра Лешинского"! Посмотрела и перечеркнула "в моей".

Вместо нее подписала " в изнасиловании Ларисы Лысовой, пропаже Инны

Замятиной". Посмотрела и откинула ручку. Тупо, но хоть так. С другой стороны, кто такой Лешинский? Может он вовсе какой-нибудь Варфоломей

Истопник, и паспортов у него, как мест жительства - миллионы и километры. И где доказательства? Попадется такой следователь, как

Зверушкин и замрет все на его столе. Лешинские будут продолжать

"скучать", насильники радовать себя, девушки пропадать.

Нет, нужна четкость формулировки, нужны улики, а где они?

Ярослава сжала кулачки, застонав от бессилия, смяла ненужный уже клочок бумаги. Взгляд упал на телефон и пришла мысль позвонить кому-нибудь, какому-нибудь мужчине. Папе? Он с ума сойдет. Нет, нельзя его впутывать, как и подруг. Хватит бед им. Тогда кому?

Грише. Если он настоящий, он поймет, а нет… тогда ей действительно лучше умереть.

Да, сейчас она может позвонить, имеет права как смертник на исполнение последнего желания, как утопающий на соломинку, как умирающий на исповедь и отпущение грехов.

Девушка взяла телефон и набрала номер Григория.

- Да? - послышалось бодрое сквозь смех и музыку. Рок гремел так, что можно было подпевать, четко повторяя текст.

- Нам нужно поговорить, Гриша, - голос Ярославы дрогнул и она смолкла, глубоко вздохнула, смиряя нахлынувшие слезы. Обида, отчаянье, страх, гордость, все что крутит и мает - все потом.

В трубке с минуту молчали.

- О чем? - спросил, наконец, глухо и сухо.

- Мне нужна помощь…

- Так звони своему Алексу! - рыкнул парень и бросил трубку.

Все.

Ярослава сникла, закрыла глаз и выпустила телефон из рук. Он глухо брякнулся об пол и заныл.