Я не помню, как спустился. У меня сохранилось воспоминание лишь о чем-то очень долгом, унизительном и уродливом: я всегда боялся высоты. Правда, под конец я все же нашел в себе мужество пустить лыжи вниз по склону и даже изобразил несколько конвульсивных поворотов. Я благодарил бога за то, что ты не видела меня в этот моментб и в то же время был страшно горд тем, что у меня хотя бы это получилось.
Внизу я нашел тебя у подъемника. Ты тревожно всматривалась в спускавшиеся кресла. У тебя было бледное, виноватое лицо.
-Юрка?! - удивилась и обрадовалась ты, когда я тебя окликнул. - Ну тебя к черту, дурак! Ты же даже поворачивать не умеешь!.. Сегодня такой жесткий склон и бугры. Я сама с трудом спустилась... Ну ты даешь! Молодец парень!
За это "молодец парень" я бы тогда полжизни отдал...
Восемь часов. Это уже много. Целый час прошел. Хотя, я помню, ты опаздывала и на два, и на три часа. А я все равно ждал...
В тот день, когда я "спустился" с Чегета, я прождал тебя всю ночь. Ты ушла в семь часов вечера и обещала вернуться через час. Мне ты объяснила, что договорилась о встрече с каким-то парнем, который якобы обещал достать для тебя австрийские лыжные ботинки - "Альпины". Я хотел пойти с тобой, но ты не разрешила:
-Господь с тобой, Юронька! Кто же так договаривается! Двое в лодке, не считая козы? Несерьезно! - улыбнулась ты, поцеловала меня и ушла.
Я прождал тебя в холле турбазы до шести часов утра. Ты спустилась по лестнице с одного из верхних этажей и, не говоря ни слова, села рядом со мной в кресло.
-И ты давно здесь? - спросила ты после долгой пауз.
Я молчал.
-Сумасшедший! - Ты тихонько засмеялась, потом сказала радостно и нежно: -Юрка, требуется срочная медицинская помощь: я влюбилась!
Ты достала из кармана куртки маленькую подставку для икебаны, вынула из вазы, стоявшей на столике, несколько цветов, оторвала у низ стебли под самые венчики...
-Прости, конечно, - продолжала ты, - но с кем-то мне надо поделиться. Ведь не чужой же ты мне, правда?.. Ты, кстати, его видел. Помнишь, такой высокий рыжеватый мальчик в желтой поролоновой курточке, с таким смешным курносым носиком...
-А его куртка тоже приятно пахнет?
-Что ты? Какая куртка?.. Ой, прости ради бога, я сейчас ничего не соображаю. Как пьяная. Надо же так втюриться!
Я молчал, а ты делала икебану.
-А как же...я? - глупее вопроса я не мог придумать.
-Ты-ы? А ты здесь при чем?.. Да, брось, Юрка. Ты же знаешь, у меня это ненадолго. Ты хороший мальчик, ты подождешь свою сумасшедшую Ленку. Осваивай пока повороты на параллелях, а как только у меня это пройдет, я тебе дам знать. Договорились?
-Он тебе "Альпины"-то хоть достал?
-Ну, парень, ты уже хамишь... Пойдем-ка лучше спать.
Ты ушла к себе в номер, а я подождал, пока откроется камера хранения, взял оттуда лыжи и рюкзак, наскоро упаковался и с первым же рейсовым автобусом уехал в Минеральные Воды, к самолету. Билетов на Москву не было, поэтому я полетел до Курска, а там сел на ночной поезд. Утром следующего дня я был в Москве.
Мое терпение лопнуло. Ты уж прости меня.
Я отыскал в столе старую записную книжку, обзвонил всех своих знакомых девочек и всем им назначил свидание, естественно, в разное время и в разных местах. Как ни странно, половина из них пришла.
Студенческие каникулы были в самом разгаре, и мы очень разнообразно их использовали. Ходили на концерты, в театр, ездили за город "по памятникам" (одна из моих новых спутниц была большой любительницей памятников архитектуры), сидели в студенческо-молодежном кафе "Синяя птица", где в то время регулярно устраивались выступления начинающих "бардов и менестрелей2, ездили верхом на ипподроме, ходили на каток в Лужники, в бассейн "Москва" и, конечно, целовались везде, где было можно: в укромных уголках малоосвещенных вечеринок, на расчищенных и нерасчищенных от снега скамейках парков и скверов, в такси и обязательно в подъездах - на прощание. Одним словом, весело и беззаботно проводили время...
Мне никогда не было так тоскливо и пусто, как в те зимние каникуы, Ленка. У меня было такое ощущение, что все мои близкие умерли и я остался круглым сиротой...
Ты пришла, когда я уже давно не ждал тебя.
Я плохо помню, как все было. Лишь отдельные моменты сохранились в памяти. Помню, например, что родители уехали в Ленинград: что мы долго молча стояли друг против друга у входной двери и не могли решиться: ты переступить порог, а я - предложить тебе войти. Помню, как ты включила телевизор, убрав звук, и мы с тобой смотрели, как на экране беззвучно и жутко, с застывшими лицами и неподвижными взглядами пел военный хор, разевая немые рты. Помню, как ты говорила, не отрывая глаз от экрана:
-Я никогда не думала, что мне будет так плохо. Кошмар какой-то... Я очень боюсь, что... что стану зависеть от тебя... Я поняла это впервые тогда, на даче. Это было так неожиданно и сильно... А потом мне стало страшно. Я испугалась своей неуправляемости. Раньше у меня такого никогда не было... Понимаешь, я даже обрадовалась тому, что у нас ничего не вышло. Мне так легче было тебя бросить... А потом я снова стала неуправляемой и позвонила тебе... Потом я внушала себе, что у нас и так все кончится, само собой, без хирургического вмешательства... Но в Терсколе я поняла, что обманываю себя, что с каждым днем я все сильнее к тебе привязываюсь. Что я себя теряю... А тут как раз подвернулась одна веселая компания, с песнями, с гитарами, только что цыган не было... Я тогда была уверена, что смогу с собой справиться. Знаешь, мне даже весело было... Но я опоздала. Я уже не могу... Юрка, мне страшно! Я люблю тебя...
Я помню, как мы сидели с тобой на кухне, пили чай и боялись прикоснуться друг к другу.
В ту ночь ты стала моей. Вернее, это ты сказала, что стала моей. Я и до этого считал, что ты моя.
-Чудак, - шептала ты. - Я никогда не была твоей. Я была своей, моей собственной, понимаешь? Я никогда не была чьей-то!...А теперь я твоя. Только твоя!
Я не помню, когда наступило утро...
А вот и ты. Ты идешь вниз по улице и улыбаешься мне издали, извиняясь за опоздание. Что ты! Я вовсе на тебя не сержусь! Я так рад, что ты, наконец, пришла. Я так долго ждал тебя. Столько лет. Я так соскучился.
