Ценой русского приобщения к Европе стало участие в почти непрерывных войнах, из которых возник новый монархический абсолютизм конца XVII — начала XVIII вв. Русское приобщение было частью более глубоких взаимосвязей, возникавших между Восточной Европой и Западной. Густав-Адольф, превративший Швецию в образец для многих европейских стран, ощутил эту связь на исходе третьего десятилетия XVII в., указав — еще до заключения союза с Россией, — что «все европейские войны сплетаются в один клубок, становятся одной всеобщей войной»[393].

Всеобщая война — очень неплохое определение для схватки, которая довольно быстро сменила сверхнебесные идеалы пещерным поведением и прокатывалась взад и вперед по континенту, подчиняясь своим особым ритмам и логике. Католическо-протестантская война между шведами и поляками в начале века угасла как раз тогда, когда конфликт в 1618 г. распространился дальше на Запад через имперскую Богемию. Затем, в том самом 1648 году, когда в Западной Европе завершилась очень запутанная и крайне свирепая Тридцатилетняя война, на Востоке вновь вспыхнули военные действия, сопровождавшиеся самой большой единовременной резней евреев, какую мир знал до Гитлера[394]. Следующие семьдесят пять лет Восточная Европа почти все время представляла собой поле сражения. Ветераны Тридцатилетней войны и Гражданской войны в Англии нанимались на службу к тому, кто платил больше, и приносили с собой бедствия, болезни, штыки и безнадежное признание, будто «самое состояние рода людского есть не что иное, как status belli»[395]. Мало-помалу, хотя отнюдь не сокрушающе, Россия выходит победительницей из сражений, пронизанных страстным стремлением к тотальной победе (и нежеланием соглашаться на что-либо прочнее временного перемирия), которое прежде характеризовало только пограничные войны мусульман и христиан[396]. В войнах 1650 — 1660-х гг. вероисповедания уже ни малейшей роли не играли: русские дрались с русскими и использовали шотландских католиков-роялистов, чтобы нанести поражение католическому королю Польши. Тогда же католическая Франция воевала с католической Испанией; лютеранская Дания — с лютеранской Швецией; протестантская Голландия — с протестантской Англией. Когда наступило полное истощение, а военные действия перекинулись в такую даль, как Нью-Йорк, Бразилия и Индонезия, стабилизирующие силы начали восстанавливать порядок в континентальной Европе. К концу Войны за Испанское наследство в 1713 г. и Северной войны в 1721 г. в Европе воцарился относительный покой. Турки были укрощены, а между монархами установился мир — все они стремились удержать монополию на власть внутри своей страны и равновесие за ее пределами.

Заключительный иронический штрих: шведы, которые вначале втянули русских во «всеобщую войну», были наголову разбиты теми же самыми русскими в последней великой битве этой войны под Полтавой в 1709 г. Эта попытка Карла XII нанести поражение далеко превосходящим силам русских на далекой Украине, сговориться с еще более далекими казаками и турками, как-то странно гармонирует с героической нереальностью века. Стратегические перспективы «всеобщей войны» в Восточной Европе с начала и до конца отмечены каким-то барочным великолепием: от мечты Поссевино об обновленном католицизме, который через Россию достигает Индии и проникаете Китай, где заправляли иезуиты, — до фантастического русско-саксонского проекта на исходе века, согласно которому Москва заключила бы союз с Абиссинией, чтобы соединиться с Персией для крестового похода против турок, а затем, предположительно в союзе с протестантской Европой, сокрушить Рим[397].

Как и многое в искусстве барокко, проекты эти опирались на иллюзии, на невротическое желание увидеть невозможное. Реальность вселенской войны в Восточной Европе была даже еще более жестокой и страшной, чем Гражданская война в Англии или Тридцатилетняя война в Германии. Историки этих восточных областей так и не смогли найти нейтрально-описательные наименования для периодов особых ужасов и разрухи, которые последовательно выпали на долю их разных народов. Русские до сих пор с болью и смятением говорят о «Смутном времени», поляки и украинцы — о «Потопе», восточноевропейские евреи — о «Глубокой трясине», а шведы и финны — о «Великой ненависти»[398].

Военные удары извне сопровождались политическими и экономическими судорогами внутри по мере того, как цари укрепляли централизованную бюрократическую власть в своих владениях и налагали непосильное бремя на крестьянство. После, казалось бы, пика своего влияния рыхлые представительные собрания (русский земский собор, шведский риксдаг, польский сейм, еврейский Совет четырех земель и прусский штенде) все в конце XVII столетия внезапно рассыпались или утратили реальную власть. Аграрному обществу Восточной Европы навязывались новые псевдовоенные формы дисциплины, по мере того как «экономический дуализм» раскалывал нарождающуюся современную Европу на все более предприимчивый, динамичный Запад и крепостной, статичный Восток[399].

Нигде эти судороги не были более жуткими, чем в России XVII в. Массовые сдвиги населения и перемены в структуре общества происходили с ошеломляющей быстротой[400]. В Россию хлынули тысячи иностранцев; сами русские пролагали путь к Тихому океану; в городах вспыхивали бунты; крестьяне восставали, сторицей платя насилием за насилия; казаки и наемники предпочитали сражениям грабежи и массовую резню. Не будет преувеличением предположить, что на протяжении XVII столетия — в первые годы «Смутного времени» и Первой Северной войны соответственно — треть населения Великой Руси погибла на войне и от сопряженных с ней эпидемий и голода[401]. В шестидесятых годах XVII в. английский врач при царском дворе писал, что соотношение женщин и мужчин в окрестностях Москвы равно десяти к одному, а русские источники говорят о людоедстве на передовой линии и о волках в тылу — четыре тысячи их якобы бесчинствовали в Смоленске в лютую зиму 1660 г.[402]».

Не умея понять происходящие вокруг изменения, не говоря уж о том, чтобы справиться с ними, русские обратились к насилию и отчаянно цеплялись за формы и различия, уже утратившие смысл. Первый русский напечатанный свод законов — «Соборное уложение» 1649 года — был жестко иерархичным во всех частностях и санкционировал насилие, закрыв крестьянству все пути к избавлению от крепостной зависимости и введя телесные — вплоть до смертной казни — наказания за великое множество мелких проступков. Только кнут упоминается в этом своде 141 раз[403]. XVII в. был эпохой, когда прежние ответы устарели, однако взамен им еще не были отысканы новые. Неизбежное угасание старой Московии отлично выражают названия первых трех глав классического «Угасания средневековья» Иоганна Хайзенги: «Насилие как образ жизни», «Пессимизм и идеал жизни иной» и «Иерархическое понятие общества».

И Запад тоже не обрел ясного понимания, несмотря на все возрастающее число его солдат, врачей и умелых мастеров в Москве, а русских послов — за границей. Последние оскорбляли всех, постоянно требуя, чтобы длинные титулы царя произносили со всей полнотой и точностью, а их вездесущие и отнюдь не благоуханные телохранители тем временем срезали кожу с дворцовых кресел себе на обувь и оставляли следы экскрементов на стенах и полах. Западные путешественники старались превзойти друг друга рассказами о русской грязи, угодничестве и беспорядке, причем хватало подлинно комичных сцен, чтобы у западных наблюдателей сложился не аналитический, но чисто анекдотический подход к России. Голландского врача, который привез с собой в Москву флейту и скелет, чуть не растерзала толпа за попытку поднимать мертвецов из могил[404]; а во время Первой Северной войны английский врач был казнен, так как упоминание им «cream of tartar» (винный камень) было принято за выражение симпатии к крымским татарам[405]. Большинство западных авторов на протяжении XVII в. продолжали отождествлять русских с татарами, а не с остальными славянами. Даже в славянской Праге в книге, изданной в 1622 г., Россию наряду с Перу и Аравией отнесли к особенно необычным и экзотическим цивилизациям[406], а за год до того в относительно близкой и просвещенной Упсале была защищена диссертация на тему «Христиане ли русские?»[407].

вернуться

393

1. Письмо Оксенштерны от I апреля 1628 г. приводится в: Вайнштейн. Россия, ПО. Упоминание о войне в единственном числе характерно для шведской дипломатии. Руссель несколько лет спустя в письме к царю упоминает «великое междоусобие, которое Всевышний Бог рассеял во всех углах христианской земли» (цит. В. Поршневым — СкС, I, 1956, 65 и примем. 144). В Германии эту войну тоже рассматривали как единую непрерывную бойню, хотя название «Тридцатилетняя война» представляет собой искусственный германоцентристский термин (см.: F. Carsten. A Note on the Term «Thirty Years War»// History, 1958, Oct., особ. 190–191).

Во многих лучших общих историях Европы XVII столетия Северная и Восточная Европа практически, или даже вовсе, не упоминаются (см., например: G. Clark. The Seventeenth Century. - Oxford, 1947, 2d ed.; C.V. Wedgwood. The Thirty Years' War. - London, 1957, p; C. Friedrich. The Age of the Baroque, 1610 to 1660. -N.Y., 1952, p; и даже заведомо сравнительный труд — R. Merriman. Six Contemporaneous Revolutions. — Glasgow, 1937). Более или менее подробно эта часть Европы рассматривается в книгах: D. Ogg. Europe in the Seventeenth Century. — London, 1925; W. Rcddaway. A History of Europe from 1610 to 1715. — London, 1948; и, особ.: W.PIatzhoff. Geschichte des europaischen Staatensystems, 1559–1660. — Miinchen — Berlin, 1928. См. дискуссию об «общем кризисе семнадцатого столетия», который «достиг наиболее острой стадии между 1640 и 1670 годами»: Е. Hobsbawm. The General Crisis of the European Economy in the 17th Century// PP, 1954, May, 38; также вторую часть этой важной и богато документированной статьи — РР, 1954, Nov., 44–65; статью чешского историка: J. Роііsensky. The Thirty Years War// PP, 1954, Nov., 31–43; и еще документированные монографии Вайнштейна, Поршнева и других исследователей в СССР, позволяющие составить значительно более богатую картину взаимосвязей, чем пока можно найти в общих историях любой европейской страны.

вернуться

394

2. Количество жертв во всех подсчетах того времени заметно разнится, но в бойне, устроенной Хмельницким, погибло, видимо, около 200 тысяч человек, то есть более трети еврейского населения Восточной Европы. См. различные оценки в: N. Hanover. The Abyss of Despair (от 'Yeven Metzulah' — букв, «глубокая трясина»), 122, примеч. 1; а также: Dubnov. History, I, 66, 153–158; Н. Graetz. History of the Jews. — Philadelphia, 1895, V, 15; «Melanges Dercnbourg», 76.

вернуться

395

3. Так приведено на странице перед предисловием в кн.: R. Merriman. Revolutions. Состояние войны. Перефразированное латинское выражение «casus belli» (повод к войне).

вернуться

396

4. Для общего представления о вкладе шведов в современные методы ведения войны и в государственность см.: М. Roberts. Revolution; О. Ribbing. Nordic Characteristics of War// Revue Internationale d'histoire militaire, 1955, no. 15, 231–232.

Об этом новшестве в европейских методах войны см. работу Г.Целлера (G. Zeller) в серии: Р. Renouvin (ed.). Histoire des relations internationales, 1955, II, 207–208. Превосходный, охватывающий весь континент анализ решающе важной и часто попросту не рассматриваемой Первой Северной войны как своего рода распространения вширь и усиления свирепых стадий Тридцатилетней войны можно найти в работе: Е. Haumant. La Guerre du Nord ct la Paix d'Oliva, 1893. Об ужасах этой войны для России см.: Бобровский. Переход, 113–124.

вернуться

397

5. Pierling. La Russie, III, 36-310, 445–448; Rome et Demetrius, 1878, 145–146. Цветаев. Сношения с Абиссинией в XVII в. // РА, 1888, кн. 1, 205–210. Хорватка-толик Юрий Крыжанич в 1641 г., задолго до своей первой поездки в Россию, подготовил меморандум, в котором поместил Россию в единый стратегический контекст с Балканами, Эфиопией и Индией. См.: С. Белокуров. Из духовной жизни московского общества XVII в. — М., 1902, 88-106; а также: JGO, 1964, Oct., 331–349.

вернуться

398

6. См.: Hanover. Abyss; еще одно описание, данное евреем — современником событий и озаглавленное «Смутное время» (Meir of Szczebrzeszyn. Tzok Ha-itin. — Cracow, 1650); статью о польском и украинском «потопе»: Д. Маггид // Збірник праць еврейськоі юторично-археографічноі KOMicii. — У Киим, 1929, И, 247–271; и рассказ о том, как польские протестанты в течение того же периода были также превращены в козлов отпущения, — J. Tazbir. Bracia Polscy w latach 'potopu' // L. Climaj. Stndia nad arianizmem. — Warszawa, 1959, 451–490.

вернуться

399

7. S. Hoszowski. L'Europe ccntrale devant la revolution des prix XVI е et XVII е sie-cles // AESC, 1961, mai-juin, особ. 45 5-45 6.

вернуться

400

8. Трезвое документированное исследование стремительных изменений населения в относительно изолированном центральном районе вокруг Москвы можно найти в: Ю» Готье. Замосковный край в XVII веке. — М., 1937.

вернуться

401

9. Один исследователь (F. Prinzing. Epidemics Resulting from Wars. — Oxford, 1916, особ. 76) отмечает, что в Германии во время Тридцатилетней войны от чумы людей погибло даже больше, чем в сражениях.

Точной статистики до XVIII в. не существовало, и оценки следует делать осмотрительно. В. Корецкий (ВИ, 1959, № 3, 121–122) полагает, что с наступлением «Смутного времени» только от голода погибла треть населения. Иностранец, находившийся там в то время (J. Margeret. Estat dc rempire dc Russie et grand duche de Moscovie, 1860, 72), полагал, что в одной Москве было 120 тысяч публичных похорон. Н. Фирсов (Н.Фирсов. Голод перед смутным временем в московском государстве. — Казань, 1892, 6–7) утверждает, что умерших было 500 тысяч. Даже если взять наименьшую цифру, считая, что она относится ко всей Великороссии, а также включает смерти от моровых поветрий и на полях сражений, общий итог все равно будет равен по меньшей мере трети населения, численность которого, по оценке Готье для района Москвы, составляла 600–700 тысяч человек (Край, 167).

Статистика начальных чумных лет войны 1654–1667 гг. более фрагментарна, но еще более ужасающа. Видимо, в московских иностранных слободах погибло 80 % налогоплательщиков (Л. Абцедарский. Белорусы в Москве XVII в. — М., 1957, 20); а статистика по монастырям и другим поддающимся оценке средоточиям населения (Bruckner. Beitrage, 48–52) показывает, что общее число погибших редко оказывалось менее 45 %. Из 362 слуг боярина Бориса Морозова в живых осталось 19 — из чего следует, что среди бедных слоев населения, статистические данные о которых найти особенно трудно, смертность была еще выше. Англичанин Коллинз (S.Collins. Present State, 45) оценивал общее число погибшего населения не менее чем в 700–800 тысяч человек; а Медовиков (П.Медовиков. Историческое значение царствования Алексея Михайловича. — М.,1854, 76, примеч. 2) называет 700 тысяч. Это составляет примерно десятую часть населения империи, только что начавшей расширяться. Общее описание чумы 1654–1655 гг. см. в кн.: Е. Волкова. Моровое поветрие. — Пг., 1916.

вернуться

402

10. Collins. Present State, 45; Берх. Царствование, 129.

вернуться

403

11. Евреинов. История наказаний, 34. См. также различные предписания для отсечения членов (25–32) и об усилении узаконенных жестокостей в конце XVII и особенно в начале XVIII в. (48–72).

вернуться

404

12. Olearius. Voyages, 204–205.

вернуться

405

13. Passages from the Diary of General Patrick Gordon. — Aberdeen, 1859, 53.

вернуться

406

14. Флоровский. Чехи, 405, примеч. I. Даже трезвомыслящий и отлично информированный голландец (Adrian van Nispen. Verscheyde Voyagien. — Dordrecht, 1652) объединяет сообщение о Московии с сообщениями об Исландии, Гренландии и Сиаме. Широко бытовало мнение, будто река Обь ведет в Китай. О других превратных представлениях допетровской эпохи см.: Lubimenco. Role, 50 и след.

вернуться

407

15. Диссертация: J. Bothvidus (praes.), A. Prutz (rcsp.). Theses de Quaestione utrum Muschowitac sint Christiani? — Stockholm, 1620 (rcpr.: Liibeck, 1705). См.: А. Галкин. Академия в Москве в XVII столетии. — М., 1913, 9, примем. 3. Эта диссертация отнюдь не такая примитивная, как дают понять Рущинский, Милюков и др. Даже в 1665 г. бывший лютеранский пастор в Ревеле (Таллине) в Эстонии задает тот же вопрос: J.Gerhard (praes.), J. Schwabe (resp.). Tsurkov' Moskovsky sive dissertatio theologica de rcligione Ritibusque Ecclesiasticis Moscovitarum. — Jena, 1665.