Дон Мануэль сориентировался первым; то, что его люди попали в хитроумно придуманную ловушку, было несомненно. Некоторое время он как завороженный смотрел на наплывающую по всему фронту линию мушкетных выстрелов, потом, очнувшись, резко обернулся, чтобы поделиться своим недоумением с капитаном Бладом, но обнаружил, что англичанина скрыла темнота.

— Он пьян, — в отчаянье сказал Троглио, опуская на лавку приподнятое за грудки тело, — я даже не представлял, что человек может до такой степени набраться.

— Человек может и не такое, — со зловещим спокойствием в голосе сказала Лавиния.

— Честно говоря, я не знаю, что нам предпринять, — морщась от боли в ноге, сказал Троглио.

Пьяный испанец лежал навзничь на лавке, разметав свои загребущие ручищи, из горла у него вырывался мощный храп.

Его супруга, крупная вальяжная мулатка, спокойно объяснила, что вообще-то он человек обязательный, и если берет деньги, то всегда отрабатывает. Но если уж напьется, лучше его сразу застрелить, потому что разбудить в таком состоянии его еще не удавалось никому.

Лавиния остановилась над грузным, густо пахнущим телом, сжимая под камзолом рукоять спрятанного кинжала. Если бы она не боялась нашуметь и поставить под угрозу свое предприятие, она бы, ни на секунду не задумавшись, воткнула кинжал в сердце этой пьяной свиньи.

Преодолев соблазн, она повернулась к Троглио:

— Вы помните, где вы прошлый раз пробирались в город?

— В общем... в общем, да. Там такая калитка в стене, прикрытая зарослями.

— Сможете сейчас ее отыскать?

— Навряд ли.

— Значит, сможете.

Троглио жалко улыбнулся.

— Как зовут твоего мужа? — резко обернулась Лавиния к мулатке.

— Фаустино. Фаустино Асприлья.

— Он часто бывает в городе?

— Довольно часто. Иногда. Не знаю. Мы живем бедно...

— Вы знаете имена тех, с кем он обычно имеет дело?

Мулатка зашмыгала носом.

— Думайте скорее, может быть, это сохранит жизнь вашему мужу.

— Я не знаю. Не уверена, но, кажется, одного он называл.

— Как называл?! Ну же!

— Кажется, Бенито, а может быть, и не Бенито.

Лавиния достала из кармана золотую монету.

— Точно, Бенито, а второго, дай Бог памяти, а второго...

Появилась и вторая монета.

— А второго — Флоро. Именно так, сеньора, Бенито и Флоро, они стражники сеньора, они охраняют вход в калитку.

— Ну что ж, — Лавиния поправила шляпу, — попробуем сами.

Мулатка засунула монеты в рот.

— Теперь вы, Троглио, будете у нас Фаустино Асприлья, и вам надлежит любой ценой договориться с вашими приятелями Бенито и Флоро.

Троглио занервничал.

— Но они сразу догадаются, что это не я, то есть это не он. Я не так уж чисто говорю по-испански. У меня акцент.

— У них, — Лавиния указала на матросов, — совсем нет акцента, потому что они не знают по-испански ни слова. У меня тоже нет, но Бенито и Флоро наверняка помнят, что их друг Фаустино был не женщина.

Возразить было нечего, Троглио покорился.

— Так, чья очередь нести мистера Троглио?

Один из матросов охотно опустился на колени, собираясь принять управляющего на закорки.

— Папочка, теперь ты знаешь все, и я думаю, что поможешь Элен и Энтони.

Дон Франсиско лежал на перине и тяжело дышал. Рядом с ложем грудой лежали мокрые полотенца, горели спиртовки, блестели холодной сталью инструменты для кровопускания.

— Не думал, что еще до смерти попаду в ад, — сказал дон Франсиско и слабой рукой подтащил к груди угол простыни и вытер шею.

— Папочка, сделай доброе дело, это облегчит твою душу, я умоляю тебя.

— Аранта, когда мне понадобится исповедник, я позову отца Альфонсино. Не надо читать мне проповеди и не надо лить надо мною слезы, будто я неисправимый грешник.

— Но ты же понимаешь, что я права, я никогда, согласись, никогда не вмешивалась ни в какие дела, я всегда была маленькая, слишком маленькая. И слишком глупенькая. Ты можешь не принимать в расчет мои доводы, но ты не можешь не поверить моим чувствам.

Дон Франсиско закашлялся.

— И твои чувства велят тебе выступить против твоего родного брата?

— Если бы ты знал, как мне трудно было прийти к такому решению! Сколько ночей напролет я проплакала, расставаясь в душе со светлым образом Мануэля, обожаемого Мануэля, лучезарного Мануэля. За последние месяцы он не сделал ничего, ничего, чтобы вернуться на прежнее место в моей душе.

Дон Франсиско продолжал бороться со своим кашлем, но это давалось ему все труднее и труднее.

— Но все же он твой брат, Аранта. Родной брат, ты не можешь об этом забывать.

— Но мой брат фактически стал насильником и, нисколько не задумавшись, станет убийцей, и никто его не остановит.

— Не забывайся, Аранта! — возмущенно воскликнул дон Франсиско. — Он твой брат!

— Да, папочка, именно потому, что я помню об этом, я хочу помочь ему.

— Помочь в чем?

— Я хочу помешать ему стать и насильником, и убийцей!

Дон Франсиско молчал, слова дочери его потрясли. Это оказалось слишком неожиданным. Он всегда считал ее ребенком, маленькой несмышленой девочкой, несколько обделенной природой, потому что главное досталось на долю Мануэля: и сила, и ум, и красота.

— У тебя чистая душа, дочка, — тихо сказал дон Франсиско.

— Ты говоришь так, как будто не видел этого раньше, папа.

— Я просто раньше не думал об этом.

— Почему?

— Потому что в нашем доме все шло своим чередом...

— Я не очень умная, папочка, я не поняла, что ты хотел сказать.

— И не надо, это я так, про себя.

— А что же ты скажешь мне?

Дон Франсиско опять сильно закашлялся, лицо у него налилось кровью, с немалым трудом, но ему все же удалось справиться с приступом.

— Ключи там, в шкатулке на каминной доске.

Дверь в стене Троглио отыскал довольно быстро даже в полной темноте.

— Здесь! — сказал он.

Осторожно шурша сухими листьями, люди Лавинии подошли вплотную к стене и прижались спинами к каменной кладке по разные стороны железной двери. В верхней ее части имелось небольшое решетчатое окошко.

Лавиния сделала знак своему управляющему — начинай, мол.

— Что? — переспросил он, было все-таки очень плохо видно.

— Зовите их.

Троглио постучал палкой по ржавой решетке. Звук получился негромкий.

— Сильней, — прошипела Лавиния.

И на более громкие удары не последовало ответа. Отбросив палку, Троглио поднял камень с земли.

— Крикни туда, Троглио, крикни погромче, пойми, мы теряем время!

Управляющий осторожно приблизил к решетке лицо и неуверенно позвал:

— Эй!

Тихо.

— Эй!

Ответа не было.

Тогда, осмелев, он почти просунул голову и позвал в полный голос:

— Есть тут кто-нибудь, дьявол вас раздери?!

И тут же получил сильный удар в зубы, который бросил его на землю.

— Кто ты такой? — скучным голосом спросили из-за двери.

— Я... — Троглио ворочался, гремя сухими листьями акации. — Фаустино Асприлья.

Это сообщение вызвало взрыв хохота.

— Ты Фаустино Асприлья?

— Я хочу, — Троглио кое-как встал на четвереньки, — поговорить с моим другом Бенито или с моим другом Флоро.

За дверью опять захохотали.

— Эй, Бенито, тут пришел наш друг Фаустино, только он почему-то облысел со вчерашнего дня и почти разучился говорить по-человечески.

Троглио понял, что его затея провалилась, и хотел было бежать, но в свете луны увидел, что на него смотрит сквозь решетку дуло пистолета. И тут у генуэзца от наслоения неприятностей — разбитая нога, удар в зубы, дуло пистолета — случился нервный срыв, он разрыдался.

— Фаустино, эта жирная свинья, он у меня взял двести песо и обещал провести в город. Мне очень нужно, господа, я заплачу, еще раз заплачу, у меня есть деньги, — мешая слова со слезами и всхлипами, бормотал управляющий.