Он молчал, словно воды в рот набрал.

«Во-вторых, меду тобой и мной есть некий мистический договор, о котором, по всей видимости, я забыл, а ты помнишь».

Лишь тихое дуновение ветерка и фырчание трактора.

Одна часть моего "Я" прислушивалась и вовсе не считала, что это все выдумки. Я излагал правдивую историю.

"Я хочу сказать, что мы уже встречались три или четыре тысячи лет назад, плюс минус день. Нам нравятся одинаковые приключения, вероятно, мы одинаково ненавидим тех, кто разрушает, одинаково радуемся, узнавая новое, и познаем его примерно с одной скоростью. Память у тебя лучше. Наша встреча лишь иллюстрация к тому, что «Все подобное взаимопритягивается».

Я взял новую соломинку. «Ну как мои успехи?»

«Поначалу я думал, что мне с тобой придется долго возиться», — сказал он. «Да, придется, конечно, нелегко, но есть все же очень слабая надежда на то, что ты уложишься в срок. Продолжай».

«С другой стороны, мне вовсе и ни к чему говорить, так как ты уже знаешь, что знают другие люди. Но если я не скажу об этом вслух, ты не будешь знать, что я знаю, что я знаю, а без этого я не смогу узнать ничего из того, что я хотел бы узнать». Я положил соломинку. «А ты-то что в этом ищешь, Дон? Зачем тебе возиться с такими людьми, как я? Когда человек так продвинут, как ты, все эти чудеса приходят к нему, как нечто второстепенное. Я не нужен тебе, ведь тебе от этого мира ничего не нужно».

Я повернул голову и посмотрел на него. Его глаза были закрыты. "Как бензин для "Трэвэл Эйра? — сказал он.

«Точно. Поэтому в мире остается только скука… нет приключений, когда ты знаешь, что тебя ничто на этой земле не может обеспокоить. Единственная твоя проблема заключается в том, что у тебя нет проблем!»

Я подумал, что просто замечательно все излагаю.

«Здесь ты не прав», — уточнил он. «Скажи мне, почему я бросил свою работу… ты знаешь, почему я бросил мессианство?»

«Толпы, ты сам сказал. Все хотели, чтобы ты творил для них чудеса».

«Да. Но это не главное, это во-вторых. Толпофобия — это твоя беда, не моя. Не толпы утомляли меня, а то, что этой толпе было совсем наплевать на то, что я пришел им сказать. Знаешь, можно пройти пешком по океану от Нью-Йорка до Лондона, творить золотые монеты из воздуха, а им все равно будет на это наплевать».

Когда он говорил это, он казался самым одиноким из живущих на этом свете. Ему не нужны были ни пища, ни кров над головой, ни деньги, ни слава. Он умирал от сжигавшей его потребности поделиться тем, что он знал, а всем было плевать, и никто не хотел слушать.

Я нахмурился, чтобы не заплакать.

«Да, но ты сам просил этого», — сказал я. «Если твое собственное счастье зависит от того, как поступает кто-то там еще, то я думаю, тебе действительно не сладко».

Он вскинул голову, и его глаза сверкнули так, будто я ударил его гаечным ключом. Я тут же подумал, что мне не стоит сердить этого парня. Легко изжариться, если в тебя попадет молния.

Затем он улыбнулся своей полуулыбкой.

«А ты знаешь, Ричард?» — медленно произнес он. «Ты — прав!»

Он снова замолчал, размышляя о том, что я сказал. Не замечая этого, я часами рассказывал ему о том, как мы когда-то встречались, какие знания ждали нас впереди — все эти идеи неожиданно вспыхивали у меня в голове. Он очень тихо лежал в траве, не шевелясь, не произнося ни слова. К полудню я закончил излагать свою версию устройства Вселенной и всего, что в ней находится.

«… и я чувствую, что я всего лишь прикоснулся к самому началу, Дон, еще так много можно сказать. Откуда все это я вдруг узнал? Как все это приходит?»

Он не ответил.

«Если ты хочешь, чтобы я сам ответил на свой вопрос, я признаюсь, что не знаю. Почему сейчас я могу рассказывать все это, хотя раньше никогда даже не пытался? Что случилось со мной?»

Ответа не было.

«Дон? Скажи, пожалуйста, хоть пару слов».

Тишина… Я обрисовал ему панораму жизни, а мой Мессия, как будто он уже услыхал все, что ему надо было услышать в той самой случайной фразе о его счастье, крепко спал.