— Как же тебя понимать? — спросил я. — Только что ты просила все сохранить в тайне!

Поппея смущенно схватила мою руку, прижала ее к своей трепещущей груди и умоляюще произ несла:

— Пусть он оставит меня в покое, ибо я слабею, завидев его. Я всего лишь женщина, а он так неотразим! Вот что ты должен сказать Нерону. Если же я не устою перед его чарами искусителя, то мне останется только лишить себя жизни, чтобы сохранить самоуважение. Обесчещенной я жить не буду, так и передай. Поведай цезарю и о прорицании. Мне невыносима мысль, что Отон может причинить ему зло. По глупости я рассказала мужу о пророчестве и теперь сильно жалею об этом — ведь я не предполагала, что он так стремится к власти.

Мне не хотелось вновь выступать ходатаем за Поппею, но близость ее парализовала мою волю. То, что она так уповала на мою поддержку, польстило моему мужскому самолюбию. В глубине души у меня шевелилось подозрение, что Поппея не так уж беззащитна, но разве я мог отказать этому слабому, невинному существу? Знай Поппея, какие страсти бушуют в моей душе, не прильнула бы она так доверчиво ко мне и не позволила бы обнять себя!

После продолжительных поисков я наконец нашел Нерона в цирке Гая Юлия. На спор с Гаем Софонием Тигеллином он правил квадригой. Тигеллин недавно был возвращен из изгнания и назначен конюшим Нерона. Как и положено, у ворот цирка была выставлена стража, но несмотря на это, множество народа собралось в зрительных ложах, желая полюбоваться на Нерона и подбод рить его.

Мне пришлось ждать довольно долго. Но вот Нерон, потный и покрытый пылью, снял с себя шлем и защитные поножи. Тигеллин похвалил его за впечатляющие успехи и немного пожурил за ошибки, допущенные на поворотах. Нерон спокойно выслушал эти замечания, ибо знал, что во всем, касающемся лошадей и скачек, Тигеллин разбирается отменно.

Тигеллин никого не боялся. Он привык силой добиваться своего и весьма жестоко обходился с рабами. Огромный и крепкий, с узким лицом, он стоял, широко расставив ноги, и высокомерно оглядывался вокруг с видом человека, который всегда уверен в себе. Однажды он потерял все, что у него было, но в изгнании вновь нажил себе состояние, занявшись рыболовством и разведением породистых лошадей. Рим знал, что ни женщина, ни мальчик рядом с ним не могли считать себя в безопасности.

Знаками и мимикой я дал понять Нерону, что хочу поговорить с ним кое о чем важном, и он велел мне пройти с ним в садовые термы. Едва лишь я прошептал ему на ухо имя Поппеи Сабины, как он отослал всех и милостиво позволил потереть себя пемзой, подставляя мне бока. Нерон дотошно расспрашивал меня и наконец выведал все, что говорила Поппея. В завершение разговора я серьезно сказал ему:

— Оставь ее в покое. Это все, чего она добивается. Ее терзают противоречивые чувства, а она хочет одного: быть добродетельной женой. Тебе же известны ее скромность и целомудренность.

Нерон расхохотался, но потом сделался серьезным и, качая головой, заметил:

Из тебя, Минуций, получился замечательный посол. Я давно уже поражаюсь твоему глубокому знанию женщин. Впрочем, я по горло сыт их причудами. Женщин довольно и без Поппеи Сабины, так что я оставлю ее в покое. Но и она пусть поостережется мозолить мне глаза, как прежде. Передавай ей мой привет и скажи, что требования ее чрезмерны.

Но она не выдвигала никаких требований! — возразил я озабоченно.

Нерон сочувственно посмотрел на меня и вздохнул:

— Лучше бы тебе заниматься только своими зверями и женой. Пришли сюда Тигеллина, пусть помоет мне голову.

Так немилостиво он меня выпроводил. Но я думал, что понимаю его. Нерон любил Поппею и был оскорблен ее невниманием. Я поспешил к Поппее, желая обрадовать ее, но к моему чрезвычайному удивлению, она оказалась недовольной и даже в ярости разбила вдребезги флакончик с дорогими благовониями. От их аромата голова моя совсем пошла кругом. Лицо Поппеи исказила злая гримаса, и она вскричала:

— Ну, мы еще посмотрим, чья возьмет!

Хорошо помню тот осенний день. Я был у смотрителя городского акведука и упорно пытался убедить его, что в зверинец должен быть проведен новый водопровод. Последнее время по целым дням дул жаркий суховей, поднимая красную пыль, от которой у меня слезились глаза и ломило виски.

Смотрителю акведука приходилось нелегко, потому что патриции и богачи норовили снабдить водой собственные термы, сады и бассейны. Народу в Риме все прибывало, и от этого в городе давно уже ощущалась нехватка воды. Я сочувствовал своему собеседнику, понимая, что положению его не позавидуешь, но взятку давать не собирался. Я считал, что зверинец находится на особом положении и что он просто обязан помочь мне по долгу службы.

Я настаивал, смотритель отказывался. Мы не ругались и даже иногда улыбались друг другу. Я бы с удовольствием махнул на все рукой, если бы не опасался гнева Сабины. Под конец разговора я в сердцах заявил:

— Предписания эдилов и постановления сената о воде я знаю наизусть. Видно, мне придется обратиться к самому Нерону, а он не любит, когда его утомляют подобными пустяками. Боюсь, для тебя это может кончиться гораздо хуже, чем для меня.

Смотритель покосился в мою сторону, желчно усмехнулся и возразил:

— Поступай, как знаешь. Но на твоем месте я бы в эти дни не стал докучать Нерону глупыми дрязгами о водопроводе.

Меня давно уже не интересовали городские сплетни, но все же я рассеянно спросил, в чем, собственно, дело.

— Как, ты и вправду ничего не слышал или же только делаешь вид? — недоверчиво проговорил он. — Отон назначен проконсулом в Лузитанию и должен уехать туда как можно быстрее. Сегодня утром Нерон расторг брак Отона — разумеется, по его просьбе. Все другие дела отодвинуты в сторону, потому что император лично руководит переездом этого невинного создания, Поппеи, во дворец на Палатине.

Мне показалось, что по моей и без того раскалывающейся от боли голове ударили дубинкой.

— Я прекрасно знаю Поппею Сабину! — воскликнул я. — Она никогда не поступила бы так по доброй воле. Нерон насильно переселяет ее на Палатин!

Смотритель покачал головой.

— Боюсь, мы получим новую Агриппину вместо прежней, которая, кстати, обязана покинуть дом Антонии и удалиться в деревню, в Анцию.

Я пропустил мимо ушей его язвительные намеки. Единственное, что отчетливо отпечаталось в моем сознании, было имя «Агриппина». Я сразу забыл о своих страдающих от жажды зверях и высохших бассейнах для бегемотов. Агриппина, вертелось у меня в мозгу, вот кто сумеет уберечь Поппею Сабину от гнусных посягательств Нерона. Кто, как не мать, сможет уговорить своего сына и не позволить ему опозорить самую прелестную и целомудренную женщину Рима! Я во что бы то ни стало должен оградить Поппею, ведь ясно, что ей не под силу самой постоять за себя.

Почти ничего не соображая от волнения, я поспешил к старому дому Антонии на Палатине. Там из-за переезда царила такая суматоха, что никто даже не охранял входа. Агриппина бесновалась от гнева. Октавия находилась у нее. Бедная, молчаливая девочка, единственной радостью которой были почести, воздаваемые ей как жене императора.

Здесь же растерянно бродила по залам ее сводная сестра, красавица Антония, дочь Клавдия от первого брака, и ее второй муж, толстый, меланхоличный Фаусто Сулла. Когда я внезапно появился перед ними, они сразу умолкли и воззрились на меня. Наконец Агриппина опомнилась и воскликнула дрожащим от ярости голосом:

— Ах, какая нежданная радость после стольких лет забвения! А я-то уж думала, что ты не помнишь, что я для тебя сделала, и так же неблагодарен, как и мой сын. Как же приятно, что ты, знатный римский всадник, единственный среди своих собратьев оказал мне такую честь — пришел попрощаться с бедной изгнанницей!

В отчаянии я воскликнул:

— Возможно, я и виноват в том, что забыл о нашей дружбе, но об этом мы поговорим в другой раз. Вырви Поппею Сабину из похотливых объятий Нерона и возьми ее под свою защиту! Твой сын опозорит в глазах всего Рима не только невинную Поппею, но и себя самого!