Кто-то пытался ее преследовать, но единственная стрела заставила его отказаться от своих намерений.

Она ехала по пустыне в сопровождении песчаных дьяволов. В племени аль-Мубурак верили, что песчаные дьяволы — танцующие ифриты. Она пыталась их звать, но они не отвечали. Несколько дней спустя у нее начали возникать странные мысли, что они — шпионы Повелителя. Она смеялась над ними и дразнила их, но они не обращали на нее никакого внимания.

В конце концов она проверила амулет, но он не только не светился, но и не был холодным.

— Вот тебе и старые сказки…

Выехав из пустыни, она остановилась в оазисе, где уже была во время путешествия на север. Там, как и в Вади-эль-Куфе, она спросила о мужчине в черном, путешествующем вместе с ребенком. Но и здесь никто не видел подобного путника.

— Конечно, — пробормотала она. — Возможно, они говорят правду. Но он — человек и должен был остановиться в Вади-эль-Куфе.

Но ему вовсе незачем было выглядеть как шагун из Джебала, не так ли?

Неважно. Она знала его цель.

Прошло две недели. Она въехала в Вади-аль-Хамама.

Племени аль-Мубурак там не было — в это время года они ушли дальше на запад, преследуя диких верблюдов в надежде присоединить их к своему стаду.

Она разбила лагерь на обычном месте, а когда наступила ночь, отправилась к Каркуру.

После надлежащих приветствий и ритуалов она рассказала свою историю, на случай, если Моуфик ошибался, утверждая, что Каркур может следовать за человеком из аль-Мубурака куда угодно. Каркур молча слушал ее, и отблески костра отбрасывали тени на его уродливое лицо.

— Отец говорит, что ты не столь велик, как я думала, — сказала она. — Что есть другие, более могущественные, и потому иногда ты не осмеливаешься помочь. Но если можешь — помоги мне сделать то, что я должна сделать.

Она уставилась на изображение божества. Изображение смотрело на нее. Огонь погас. Взошла луна, заполнив Круг движущимися тенями.

— Каркур, есть один человек по имени Аль-Джахез. Он следует учению Ученика, но он хороший человек. Ты можешь его вознаградить? Можешь сказать отцу, что я невредимой добралась сюда?

«Я говорю с каменным изваянием так, будто оно и в самом деле на что-то способно», — подумала она.

— Скажи Аль-Джахезу, что отрубленная голова становится безрассудной, лишившись тела.

Огромная полная луна заливала высохшее русло серебристым сиянием. Нариман подняла голову и посмотрела на небо.

Что-то заставило ее вздрогнуть. «Вот дура, — подумала она. — Заснула». Крепче сжав в руке кинжал, она вгляделась в тень, но ничего не увидела. Она прислушалась. Ничего. Понюхала воздух. И опять ничего.

Начало холодать. Ночь была холоднее, чем она помнила в это время года. Она плотнее запахнулась в плащ.

И поняла, что холод исходит из одной точки. Из амулета!

Нариман выхватила амулет. Зеленый! Камень светился зеленым. Неужели шагун вышел ей навстречу?

Камень ярко вспыхнул и раскололся. Между ним и Каркуром вытянулась извивающаяся изумрудная змея. Порыв холодного ветра пронесся над Кругом. На нее посыпались мертвые листья. Она посмотрела вверх. Нет, небо оставалось чистым, и на нем мерцали мириады звезд. Сияла луна.

Изумрудная змея стала янтарной с кровавыми прожилками. Нариман судорожно вздохнула. Именно об этом сочетании цветов упоминалось в разговорах о Великой Смерти.

Змея исчезла. Камень стал менее холодным, превратившись в маленький бледно-зеленый камешек в ее ладони. Она уставилась на Каркура.

— Что ты сделал? Что ты мне дал? Не власть же над Великой Смертью?

Изваяние, как всегда, молча смотрело на нее. Ей хотелось возмутиться, накричать на него, но Каркур не терпел неблагодарности, будучи скорее карающим, чем доброжелательным божеством.

— Но ты верен своему народу, — сказала она. — Спасибо, Каркур.

Поспешно совершив прощальный ритуал, она вернулась в лагерь и вскоре заснула, все еще ошеломленная тем, что Каркур ответил на ее просьбу.

Ей снились сны, яркие и красочные. Она въезжала в Джебал, полностью уверенная в себе и точно зная, откуда ждать первого брошенного ей вызова.

Сон закончился. Ее разбудило солнце. Она чувствовала себя выспавшейся и отдохнувшей, помня каждую подробность сновидения. Нариман взглянула в сторону высохшего русла. Всего лишь безмозглый каменный идол? Она посмотрела на камень Аль-Джахеза. Утром он выглядел совершенно обычно.

Нариман уверенно следовала по едва заметным тропинкам. Однажды она заметила перевернутый камень, более темный с обнаженной стороны. Кто-то недавно здесь прошел. Она пожала плечами — если что, амулет ее предупредит.

Горы молчали. Молчал весь мир, окружавший одинокую всадницу. Тишина в пустыне напоминала тишину могилы, но здесь, казалось, все же должны были раздаваться какие-то звуки, пусть даже крик взлетевшего сарыча. Но она не слышала ничего, кроме шума ветра в кронах низкорослых дубов и журчания воды в ручейке.

Она поднималась все выше и выше, время от времени оглядываясь на холмы, где лежало высохшее русло, на равнины за ними, на затянутый дымкой горизонт. Люди из аль-Мубурака многое бы отдали за подобный вид.

Наступила ночь. Она разбила лагерь, не разводя костер. Напившись воды и поев копченого мяса, она легла спать с первыми звездами.

Однажды она в страхе проснулась, но камень не сообщал о какой-либо опасности. Горы все так же молчали, хотя в верхушках близлежащих сосен слышался незнакомый шум ветра. Прежде чем снова заснуть, она насчитала в небе больше десятка метеоров.

Сны ее были живыми и яркими. В одном из них ее отец говорил Аль-Джахезу, что она наверняка невредимой добралась до Вади-аль-Хамама.

Горы становились все выше, и ей приходилось все чаще отдыхать. К середине дня она оказалась на выжженной огнем поляне, напоминавшей пейзаж из иного мира.

Деревья изменились. Дубы стали реже, сосны чаще. Горы не были похожи ни на что знакомое ей прежде. Огромные каменные образования выступали из их склонов, располагаясь вертикальными слоями, которые можно было различить даже под покровом почвы и травы. В лучах солнца далекие склоны гор казались полосатыми, словно зебра.

Еще выше дубы исчезли. А потом, на дне одного из каньонов, ей встретились деревья столь огромные, что полдюжины мужчин не смогли бы обхватить их ствол. В их тени Нариман чувствовала себя полным ничтожеством.

Весь четвертый день она ехала вдоль каньона. Вечер наступил рано. Она едва не пропустила знак, предупреждавший о том, что она приближается к первому сторожевому посту. Близилась ночь, и спешить было незачем. Она разбила лагерь.

Что-то разбудило ее. Прислушавшись и принюхавшись, она поняла, что источник тревоги — не извне. Ей приснилось, что ей следует обойти стражу кругом.

— Идем, Верная, — прошептала она, наматывая поводья на руку.

Она точно знала, куда идти, но путь был нелегок. Склон, чересчур крутой и покрытый густой растительностью, явно не предназначался для того, чтобы на него взбираться. Пройдя несколько ярдов, она прислушалась.

Растительность сменилась бесплодной сухой почвой. Несколько раз Нариман поскользнулась, затем ее кобыла с громким ржанием покатилась вниз, но Нариман сумела ее удержать.

Склон закончился.

— Спокойно, девочка. Спокойно. Стой тихо.

Внизу появилось сияние. Нариман поняла, что забралась выше, чем полагала. Сияние поплыло вдоль каньона.

— Я не могу сейчас сдаться. Не перед первым же препятствием.

Сердце ее отчаянно колотилось. Ей хотелось кричать, протестуя против собственной неуклюжести, глупости и капризов судьбы.

Сияние проплыло вдоль каньона, поднялось на дальний склон, вернулось назад, переместившись на ту сторону, где стояла Нариман, и двинулось обратно. Оно продолжало двигаться по кругу, но никогда не поднималось высоко над дном каньона и не оказывалось достаточно близко для того, чтобы начал светиться ее амулет. Наконец, оно исчезло, но Нариман все же выждала пятнадцать минут.