Габриель сидел спиной к двери и не видел, как она вошла. Джулия кашлянула. Он сразу же обернулся.

— Садись, где тебе удобно. Поближе к огню.

Джулия хотела сесть прямо на ковер перед камином, но Габриель взял ее за руку и улыбнулся. Чувствовалось, улыбка дается ему нелегко.

— Пожалуйста, можешь сесть ко мне на колени. Или на диван, или на оттоманку.

«Он по-прежнему не хочет видеть меня на полу». Ей самой сейчас хотелось сесть именно на пол. Но не спорить же с ним по пустякам. Естественно, на колени к нему она не сядет, иначе никакого разговора не получится. Джулия выбрала оттоманку и села, глядя на оранжево-голубое пламя. Она больше не думала об этом человеке как о недосягаемом профессоре, отделенном барьером официальных отношений и придуманных университетской бюрократией регламентов. Это был Габриель. Ее Габриель. Человек, которого она любила.

Габриель не стал просить ее сесть поближе. «Потому что она знает, кто я такой, и боится меня».

— Почему тебе не нравится, когда я оказываюсь на коленях? — спросила она, нарушая молчание.

— Ответ ты и сама можешь угадать. Особенно если вспомнишь все, о чем рассказала мне тогда, у себя дома. Ты слишком скромна и застенчива. И многие почему-то не прочь самоутвердиться за твой счет.

— Аспиранты имеют намного меньше прав, чем профессора. Они вынуждены подчиняться чужой воле, если хотят учиться, защищать диссертации и делать научную карьеру.

— Есть разумное подчинение. Они должны, в определенной мере конечно, подчиняться требованиям учебного процесса. Но такой вид подчинения не посягает на их личное достоинство и личную свободу.

— Габриель, в этой реальной жизни ты всегда будешь одаренным профессором, а я — твоей аспиранткой.

— Ты забываешь, что, когда мы впервые встретились, мы находились совсем в ином статусе. Ты еще была старшеклассницей, а я таким же аспирантом, как ты сейчас. Аспирантура — всего лишь ступень в твоей карьере. Настанет день твоей первой лекции. Я буду сидеть на переднем ряду и гордиться тобой. И вообще, откуда это предубежденное отношение к профессорам? Мы что, из другого теста? «Коль острым ткнуть нас — разве кровь не брызнет наша?»

— «И если оскорбляют нас, мы что же, не дадим отпор?»[33] — парировала Джулия.

Габриель откинулся на спинку кресла и довольно улыбнулся:

— И кто кого сейчас учит, профессор Митчелл? Я просто несколько старше тебя и потому опытнее.

— Возраст необязательно делает человека мудрее.

— Я говорил не о мудрости, а о профессиональном опыте. Ты молода, но в тебе уже ощущается исследовательская жилка. Ты умеешь самостоятельно думать и делать выводы. Ты находишься в самом начале долгой, блестящей научной карьеры. Наверное, мне до сих пор не удалось в полной мере показать восхищение твоими способностями.

Джулия молчала, делая вид, будто поглощена игрой языков пламени.

— Джулианна, Энн не причинила мне вреда. Я вообще перестал о ней думать. Она не вызывает у меня ничего, кроме брезгливого сожаления. Я бы злейшему врагу не пожелал оказаться в мире, в котором она живет. Но она не оставила на мне шрамов.

Джулия, повернулась к нему. Его глаза были сейчас темно-синими. Умоляющими о понимании.

— Не все шрамы оставляют следы на коже. Скажи, почему среди стольких женщин ты выбрал Энн?

Габриель пожал плечами и тоже повернулся к огню.

— А почему люди совершают те или иные поступки? Они ищут счастья, хотя представление о счастье у всех разное. Энн обещала сильные, необузданные наслаждения, а я тогда нуждался во встряске.

— Неужели тебе было настолько скучно, что ты позволил ей издеваться над собой?

— Я не жду, что ты поймешь. Сейчас мне самому это трудно понять, но тогда мне нужна была крепкая встряска. Я оказался между выбором: либо болевой шок, либо запой. Я не хотел огорчать Ричарда и Грейс. Они бы все равно узнали. Я пытался… встречаться с разными женщинами, но все эти связи быстро теряли свою привлекательность и рвались. Знаешь, Джулианна, от легкодоступных, но бездумных оргазмов можно очень устать.

«Я это запомню», — подумала она.

— Я видела, как профессор Сингер вела себя после твоей лекции и потом, во время обеда… Отвергнутые женщины так себя не ведут.

— Она ненавидит слабость. И не желает мириться с поражением. Она пыталась управлять мною, но не сумела. Это нанесло удар по ее репутации и раздутому эго. Но проигрыш она не признает даже под пытками… включая средневековые.

— Но она тебе хоть немножко нравилась?

— Нет. Бездушный и бессердечный суккуб — вот кто она. — (Джулия поджала губы.) — Я не собирался очертя голову бросаться с Энн в те бездны, куда она звала. Вначале я хотел проверить, что это такое. Дальше проверки у нас не пошло. Иными словами, хотя мы и… переспали, отношений в строгом понимании этого слова у нас не было.

— Габриель, я не владею узкоспециальным жаргоном, на котором ты сейчас изъясняешься. Я так ничего и не поняла.

— Я пытаюсь объяснить тебе некоторые вещи, но делаю это так, чтобы не… замарать твою невинность сверх абсолютной необходимости. Пожалуйста, не требуй от меня предельной ясности, — неожиданно холодным тоном добавил он.

— Тебя по-прежнему интересуют бездны, в которые она звала?

— Нет. Это была катастрофа.

— А если не с ней?

— Нет.

— Но что, если тебя снова окутает тьма? Чем ты будешь ее разгонять?

— Я говорил об этом несколько раз и надеялся, что ты поняла. Беатриче, одним своим присутствием ты разгоняешь тьму… Я хотел сказать, Джулианна.

— Скажи мне, что ее нет ни на одной из твоих фотографий.

— Могу поклясться. Я фотографировал женщин, которые мне нравились.

— Ты говорил… тебя вышвырнули из ее дома. Почему?

Габриель скрежетнул зубами.

— Я сделал нечто совершенно неприемлемое в ее мире. Не хочу врать. Мне было приятно видеть, как она скрючилась и сморщилась, когда я дал ей попробовать ее же зелья. Хотя этим я нарушил одно из самых священных своих правил.

Джулия содрогнулась всем телом.

— Тогда почему она не вычеркнула тебя из своей жизни?

— Потому что я олицетворение ее провала. Тот, кого ей не удалось подчинить. И я обладаю определенными способностями.

Джулия покраснела, сама не зная почему.

— Когда Энн узнала, что я был боксером и членом Оксфордского фехтовального клуба, она так и вцепилась в меня. К сожалению, у нас оказались общие увлечения.

Джулия инстинктивно дотронулась до бугорка на затылке.

— Габриель, я не могу находиться рядом с тем, кто дерется. Кто машет кулаками… неважно, в гневе или ради спортивного интереса. Я еще могу понять твою тягу к фехтованию. Но бокс…

— Между прочим, настоящий боксер никогда не распускает руки и кулаками машет только на ринге. А поднимать руку на женщин… мне такое вообще несвойственно. На женщин я влиял силой своего обольщения. Энн была исключением. Если бы ты знала все обстоятельства, ты меня простила бы.

— Габриель, я еще не все сказала. Я не могу находиться и рядом с тем, кто позволяет себя бить. Я боюсь жестокости. Можешь считать это слабостью, но, пожалуйста, пойми меня.

— Джулианна, я тебя отлично понимаю. Я думал, что «шоковая терапия», предлагаемая Энн, поможет мне разобраться с ворохом моих проблем. — Он грустно покачал головой. — Джулианна, самый тяжелый и болезненный момент я пережил сегодня. В ресторане. Точнее, в кладовке, где мы оказались. Мне было неимоверно тяжело смотреть тебе в глаза и подтверждать то, что ты услышала от Пола. Я безумно жалел, что у меня такое прошлое и что мой жизненный путь не был таким прямым, как твой.

Руки Джулии двигались сами собой. Слезы тоже явились без ее приглашения.

— Одна мысль, что кто-то причиняет тебе боль… обращается с тобой, как с животным… — Она шумно всхлипнула. — Мне все равно, был у тебя с нею секс или нет. Мне все равно, оставила ли она шрамы на твоем теле. Но мне невыносима мысль, что тебе делали больно… поскольку ты сам этого хотел. — (Габриель плотно сжал губы и промолчал.) — Мне худо, мне тошно от одной мысли, что ты кому-то позволял себя бить. — По ее щекам катились крупные слезинки. — Ты заслуживаешь, чтобы к тебе относились только по-доброму. И мужчины, и женщины. — Тыльной стороной ладони Джулия порывисто смахнула слезы. — Обещай мне, что никогда не вернешься к ней или к такой, как она.