Спектакль (перформанс) начинается с того момента, как люди садятся в состав.

Желательно, чтобы на станции в этот момент был минимум света, посадку производить при помощи фонариков — или переносных светильников со свечёй внутри. В этот момент уже на станции посадки слышатся странные звуки — отдающийся эхом отдалённый детский смех, тревожный вой неизвестных существ, стоны. Можно сделать так, чтобы играла тоскливая мелодия — например, 15 трек с диска J.M. Jarre “Metamorphoses”.

Руководить посадкой нужно шёпотом, при этом не разрешать людям говорить громко.

Это должно изначально подавить зрителя, не дать возможности дистанцироваться от спектакля и рассеять атмосферу чересчур громкими или жизнерадостными комментариями.

Из динамиков громкой связи «пассажир-машинист», после того, как состав тронулся, начинается рассказ-предыстория. Он необходим для того, чтобы ввести зрителя в контекст описываемой реальности. Без минимального комментария условности этой реальности, которые могут представляются самоочевидными авторам, будут только вызывать недоумение у зрителя.

Голос ребёнка (девочки):

— Мне мама рассказывала, когда ещё живая была, что раньше люди сверху жили. Но ведь этого не может быть, правда? Ведь сверху только пустыня и смерть.

После небольшой паузы отвечает мужской голос, взрослый, скорее даже старческий, надтреснутый:

— Сверху нет ничего. Мы там и получаса прожить не сможем. Не ходи туда, если подружки звать будут.

Девочка:

— У меня нет подружек. У меня только собака есть и ты. Мамы тоже больше нет. Тебя тоже, наверное, скоро не будет… Я даже не знаю, есть ли я.

Слышен хриплый кашель. Потом мужской голос говорит: (мечтательно)

— А раньше ведь и вправду все жили на поверхности. Огромный красивый город лежал прямо над нами. Стояли высо-о-окие (тянет слово «высокие») дома, улицы просторные, проспекты… И людей раньше было много-много. Они жили все в этих домах. А в окнах отражалось солнце.

Девочка: (недоумевающе)

— А зачем им было сидеть в этих… домах? Почему они в метро не жили?

Мужчина: (спокойно)

— Потому что они любили небо и солнце. Свет любили. Ветер…

Девочка: (бравируя знаниями)

— Какие глупые. А я не люблю свет и солнце. От него можно ослепнуть, правда? Мне мама говорила.

Мужчина: (не обращая внимания на её слова)

— А небо… Я уже лет пятнадцать его не видел. Знаешь, как это… Это когда над головой — нет ничего… Вообще ничего. Перевёрнутая голубая бездна. И воздуха сразу набирается — полная грудь.

Девочка: (капризно)

— Не понимаю.

Поезд подъезжает к Станции (Волоколамской)

Мужчина говорит: (с болью в голосе)

— А потом этого ничего не стало. Ничего. Ни неба, ни солнца. Окна остались, но в них уже ничего не отражалось. И разглядывать отражения уже тоже стало некому. Весь мир умер. В несколько мгновений.

…В этот момент состав замедляется и проезжает «предбанник» Станции. Это — разорённая квартира, или зал ожидания, и т.д. (может быть оформлена с намёком на жилой уют — например, в углу светится лампа, но мебель перевёрнута, на полу лежит брошенная кукла или плюшевый медведь, дымится стакан чая, телевизор (радиоприёмник) свисает с провода, в нём показывают концерт (изображение чёрно-белое) — исполняют музыку (по вкусу, предпочтительно — ретро, джаз, 30-е годы, и т.д.).

Концерт прерывается сообщением: «Внимание, внимание! Срочная всеобщая эвакуация! Атомная тревога! Всем гражданам, находящимся поблизости от станций местрополитена, предписывается немедленно спуститься в вестибюли станций! Повторяю, срочно…» — трансляция прерывается, телевизор гаснет, мигает и гаснет лампа.

Мужской голос комментирует:

— И люди спустились в метро. Потому что когда-то оно замышлялось как гигантское противоатомное бомбоубежище, способное спасти десятки тысяч жизней, когда наступит конец света. Хотя на самом деле выжить удалось только части из них. И чем больше времени проходит с того мига, тем меньше их остаётся… Человечество уходит во тьму.

Состав продолжает движение и въезжает собственно на Станцию. Здесь почти полная темнота — из неё выхвачен только кусок посреди платформы — там либо горит бочка, либо работает одна-две лампы аварийного освещения (красные). Далее это место, вокруг которого будет разворачиваться значительная часть событий, условно называется «костёр»

Состав замирает напротив сцены. Дверь открывается со скрипом. Из кабины машиниста выбегает маленькая девочка в платке (Алёнка). Следом за ней, кряхтя, выбирается Машинист (ему около 60 лет, на нём драный метрополитенный китель, на голове — засаленная фуражка).

Треплет девочку по голове:

— И нравится тебе в кабине состава сидеть…

Алёнка:

— Я бы хотела как ты быть — машинистом…

Машинист, ласково:

— Да уж какие сейчас машинисты. Мы и в туннель-то дальше, чем на сто метров зайти боимся… Мама вот твоя не побоялась, и видишь, как оно…

Грустно:

— Сейчас больше машинисты не нужны. В этом мире некуда ехать, и плыть некуда. Всё смысл теряет… Когда я маленьким был, у меня все друзья хотели стать — кто лётчиком, кто моряком. А теперь что — даже сами слова эти слова пылью покрылись…

Подходят к костру. Там никого нет. Машинист садится у огня. Девочка забирается к нему на колени. Он гладит её по голове. Она просит:

— Покажи мне зайчика…

Он складывает из пальцев фигуру — и тень на стене принимает форму зайца. Девочка смеётся.

Машинист задумчиво говорит:

— Смех… Так странно его слышать. Мы теперь лишились стольких эмоций, стольких чувств. Есть такие, которые без солнечного света просто существовать не могут. Не испытывает их человек, и всё. В темноте главное чувство у человека — страх. Страх, тревога, и тоска. И светлое всё, что мы ещё можем пока переживать, всё равно — только тень тех чувств, которые можно было на поверхности испытать. Здесь все блеклое, тесное, душное — даже счастье, нежность и любовь…

Алёнка:

— Ты скучный. И у твоего зайца уши не шевелятся.

После того, как оба некоторое время сидят в молчании, на них падает свет фонаря. Слышен другой мужской голос:

— Где ты? Пожалуйста, не прячься!

К костру выходит Тристан — мужчина лет тридцати пяти. Он одет в кожаный плащ или куртку. Он проводит лучом фонарика вокруг костра, и спрашивает Машиниста:

— Вы не видели её? Я очень волнуюсь — сегодня из туннелей чем-то зловещим тянет. Всю ночь кто-то метров за триста от станции выл… Я проснулся — а её нет рядом. И костёр наш погас. Наверное, она пошла прогуляться… или дразнит меня. Она любит так со мной иногда играть…

Машинист качает головой, скручивает папиросу и закуривает. Потом говорит:

— Подожди… Скоро здесь все соберутся… Может, и она придёт.

Из темноты слева от костра слышен женский смех. Тристан спешит в неосвещённую часть зала. Там вспыхивает неяркий свет — его луч падает на пол, в освещённом круге стоит Изольда — девушка лет двадцати-двадцати пяти, хрупкая, в светлом платье. В отличие от большинства остальных персонажей, которые одеты в изношенную одежду или откровенные лохмотья, её платье выглядит новым.

Тристан подбегает к ней, берёт её за руку, говорит:

— Я тебя искал. Сегодня у нас погас костёр. Я протянул руку — и тебя не было рядом. Не уходи больше, когда костёр гаснет.

Изольда тихо смеется, потом качает головой:

— Мне не нужен костёр, что бы к тебе вернуться. Мне не нужно смотреть. Я просто всегда знаю, где ты. От тебя тепло идёт.

Прикасается ладонью к его щеке. Он берёт её ладонь в руки и целует.

— Можно, я всегда буду держать тебя за руку?

Изольда смеется и ничего не отвечает. Потом Тристан говорит: