Эмпирическим фундаментом предпринятых усилий стали неопубликованные документы РГИА (ф. 1276). Первый из них, записка № 116784 «О мерах по выработке общего плана по обороне Государства» от 22 июня 1908 г., дал веское основание вывести его автора, директора Департамента полиции МВД М.И. Трусевича, из «тени» П.А. Столыпина. Именно М.И. Трусевич, а не министр внутренних дел, как утверждают некоторые видные специалисты по рассматриваемой проблематике[53], предложил проведение первого межведомственного совещания по вопросу создания отечественной контрразведки. В этом смысле он опередил своего непосредственного начальника почти на месяц, и может быть по праву признан инициатором организации борьбы со шпионами в самодержавной России.
Вторым документом, заслуживавшим внимания, было представление № 1317 «Об ассигновании денежных средств для организации и ведения борьбы с военным шпионством (по УГЕНКВАР ГУГШ)», которое военный министр направил членам правительства для ознакомления. Это официальное обращение дало повод взглянуть на политический профиль В.А. Сухомлинова как одного из его составителей, не в традиционном для отечественной исторической науки свете. Отдельные историки, как известно, апеллируя к архивным документам, воспоминаниям крупных политиков и военачальников, дают однобокую негативную характеристику министру. Однако стоит признать, что при всей крайности суждений в адрес В.А. Сухомлинова[54], кстати, в большинстве своем, видимо, оправданных, он внес немалую лепту в постановку дела борьбы со шпионажем на государственный уровень.
Третьим документом, давшим импульс расширению практики предупреждения иностранного, точнее японского, шпионажа в регионах было неизвестное широкой общественности письмо № 10765 генерал-губернатора Приамурья П.Ф. Унтербергера на имя П.А. Столыпина от 17 декабря 1908 г.[55] Его отправитель был главным и единственным уполномоченным проводником царской власти, уведомлявшим монарха и подчиненных ему министров о милитаристских устремлениях Японии и системной работе ее разведки в Приамурском крае.
Реакция на посылаемые в Санкт-Петербург многочисленные и тревожные сообщения была предсказуемой. Судя по воспоминаниям В.Н. Коковцова, депеши, поступавшие в 1908 – середине 1909 гг., становились предметом резких высказываний отдельных высокопоставленных персон. «На ближайшем заседании Совета министров Извольский обозвал телеграммы П.Ф. Унтербергера только бесцельно распространяющими панику, способными осложнить наши прекрасно налаживающиеся отношения с Японией. Он добавил, что от наших послов в Китае и Японии он постоянно получает одни успокоительные сведения…»[56].
Эту критику разделяли морской министр С.А. Воеводский, сам В.Н. Коковцов и П.А. Столыпин, также считавшие П.Ф. Унтербергера «паникером» (исключение, пожалуй, составлял военный министр В.А. Сухомлинов, оценивавший положение русской обороны на Тихом океане как «крайне опасное и даже безнадежное»). Царь, в свою очередь, учитывал не только голос большинства в Совете министров, но и свою переписку с начальником Приамурья. В.Н. Коковцов так характеризовал сформировавшееся отношение Николая II к П.Ф. Унтербергеру и лицам, передававшим ему секретные донесения: «почтенный генерал (ему было 66 лет. – В.3.) находится в состоянии паники и не разбирается в тех сведениях, которые приносят ему всякие случайные информаторы…»[57].
Единообразные выводы, сделанные столичной властью о личностных качествах генерал-губернатора, представляются поспешными и неоправданными. Возглавляя Приамурский край уже 3 года (ранее, в течение 9-ти лет – Приморскую область), он не мог иметь неточное, неполное, ошибочное и основанное на эмоциях, представление о его военном положении и военных приготовлениях японцев. П.Ф. Унтербергер отдавал себе отчет в несостоятельности и бесперспективности военно-стратегического потенциала дальневосточных владений: малочисленности русского (военнообязанного) населения и вооруженных сил Приамурского военного округа, отсутствии надежных путей железнодорожного и водного сообщения с европейской Россией и т. п. Он отмечал процесс наращивания разведывательных усилий и наступательных мощностей, укрепления боевого духа японцев[58]. Низкий уровень защищенности приамурского пограничного района и активизация в его пределах японской агентуры, прогнозирование возможного нападения японской армии, не только давали ему повод, но и обязывали напоминать верховному правителю и военно-политическому руководству страны о внутренних проблемах края и внешних угрозах его безопасности.
Наряду с персональным вкладом в организацию дела борьбы с иностранным шпионажем в России не меньшей привлекательностью обладает работа коллегиальных органов ее высшей, центральной исполнительной и частично законодательной власти. Однако в науке эта проблема так и не стала предметом самостоятельного исследования. Тем временем, благодаря политической воле и патриотическим настроениям, преобладавшим в правительстве и парламенте (в условиях мирного существования), были приняты судьбоносные решения. В процессе учреждения контрразведки был урегулирован главный вопрос, связанный с финансированием ее работы; был предложен комплекс мер оперативного контрреагирования на шпионскую угрозу со стороны Запада; свет увидело принципиально новое и обновленное «контршпионское» законодательство во всероссийском и региональном масштабе и т. д.
Мы сумели не только выделить эти направления государственной деятельности, но и проследить этапы и процедуру их реализации благодаря изучению отмеченных выше фондов РГИА, а также стенографических отчетов о прохождении закрытых заседаний Совета министров, Государственного Совета и Государственной Думы[59].
В третьей главе книги «Совершенствование уголовного законодательства по борьбе с государственной изменой путем шпионажа», в силу ее специфичности, возникла необходимость обратиться не только к историческим, но и к некоторым историко-правовым проблемам темы.
Соглашаясь со своими предшественниками, неоднократно говорившими о законе от 5 июля 1912 г. «О шпионаже» как важнейшем историческом событии и юридическом акте, который стал серьезным препятствием на пути военных преступников, мы пошли чуть дальше. После обращения к истокам возникновения законопроекта о борьбе со шпионами (т. е. к стадии законотворчества) нам удалось сузить круг военных и юристов, имевших непосредственное отношение к его подготовке. Задействованные в поисково-познавательном процессе документальные свидетельства прошлого помогли разглядеть за заголовком «Проект Министров Военного и Юстиции об изменении действующих законов о государственной измене путем шпионства» конкретных военачальников, «продвигавших» идею борьбы со шпионами в Совет министров и Государственную Думу.
Переписка военного министерства с правительством по поводу рассмотрения общих вопросов будущего закона (единица хранения 54 опись 7 (1911) фонд 1276 РГИА), обратила внимание на трех генералов: товарища военного министра А.А. Поливанова, начальника Генерального штаба Я. Жилинского и заместителя генерал-квартирмейстера управления генерал-квартирмейстерской части Главного управления Генерального штаба Н.А. Монкевица. Именно их перу принадлежали письма на имя председателя Совета министров П.А. Столыпина, управляющего делами Совета министров Н.В. Плеве и в адрес правительственной канцелярии.
Авторы в разной форме говорили об одном и том же: «…чрезвычайный рост иностранного военного шпионства в России, обязывает государственную власть выступить на решительную борьбу с этим, угрожающим безопасности Империи, злом. Практика последнего времени наглядно доказала, что одним из серьезнейших тормозов в такой борьбе является крайнее несовершенство действующих в Империи законоположений о государственной измене путем шпионства».
