Я заверил его, что считаю своей личной привилегией помогать поддерживать престиж и доброе имя ресторана «Панчо Вилья» и его знаменитого патрона дона Хайме.
Если говорить по правде, то я просто не мог удержаться, чтобы не отдраить подсобку. Когда я впервые ее увидел, то подумал, что пол в ней земляной. Так оно и было — в него можно было сажать картошку. Однако под слоем грязи дюйма полтора толщиной оказался весьма приличный цементный пол. Я его отчистил, а затем поддерживал чистоту — мои ноги все еще были босы. А потом я потребовал порошок против тараканов.
Каждое утро я истреблял тараканов и подметал пол. Каждый вечер, прежде чем уйти домой, я посыпал все вокруг отравой. Победить тараканов невозможно, думал я, но их можно разгромить, заставить в беспорядке отступить и поддерживать постоянную боевую готовность к отпору.
Что же до качества мытья тарелок, то иначе и быть не могло. Моя мать страдала грязебоязнью в острой форме, и в силу своего возрастного положения в большой семье я мыл и вытирал тарелки под ее неусыпным контролем с семи лет до тринадцати (когда я закончил курс мытья и перешел на торговлю газетами, что уже не оставляло времени для мытья тарелок).
Однако не думайте, что мытье посуды — мое любимое занятие. Я терпеть не мог этого в детстве — не могу терпеть и теперь.
Тогда почему я делал это? Почему не сбежал?
Разве трудно понять? Мытье тарелок позволяло мне быть рядом с Маргретой. Бегство, может быть, и заманчиво для некоторых должников — не думаю, что тех, кто бежал под покровом ночной темноты, так уж рьяно тут преследовали и ловили. Однако для супругов, один из которых — яркая блондинка (да еще в стране, где блондинки особенно привлекают внимание), а другой ни слова не говорит по-испански, бегство вряд ли возможно.
Мы оба работали как проклятые — с одиннадцати до одиннадцати, за исключением вторника, с номинальными перерывами на сиесту (два часа) и на ленч и обед (по полчаса), но зато другие двенадцать часов в сутки были нашими плюс целые сутки по вторникам!
Даже на Ниагарском водопаде мы не провели бы такого медового месяца! У нас была крошечная комнатка на чердаке в задней части здания, которое занимал ресторан. Там было жарко, но мы редко появлялись дома днем, а к одиннадцати вечера там уже становилось вполне комфортабельно независимо от того, насколько жарким выдался день. В Масатлане большинство жителей того класса, к которому мы принадлежали (то есть нулевого), обходятся без внутренней канализации. Но мы жили в здании ресторана, где был туалет с проточной водой, которым мы пользовались вместе с остальными служащими днем и который принадлежал только нам остальные двенадцать часов в сутки. (Во дворе был еще дощатый сортирчик, к услугам которого я прибегал в рабочие часы, но Маргрета им, по-моему не пользовалась.) Душ находился на нижнем этаже рядом с туалетом для служащих, а потребность подсобки в горячей воде была такова, что здание имело большую водогрейную установку. Сеньора Валера регулярно ругала нас за перерасход горячей воды («Газ тоже стоит денег!»). Мы молча выслушивали ее и продолжали брать столько кипятка, сколько нам было нужно.
Договор нашего патрона с государством обязывал его обеспечивать нас кровом и едой (по закону еще и одеждой, но об этом я узнал, когда было уже поздно), вот почему мы спали и ели в ресторане — разумеется, не фирменные блюда, но вполне приличную еду.
«Лучше ужинать травами и любовью, чем говяжьей дохлятиной, приправленной ненавистью!» Мы были вместе, и этого нам хватало.
Маргрета иногда получала на чай, особенно от гринго, и постепенно откладывала. Мы старались тратить чаевые как можно меньше — купили только обувь для нее и для меня. Маргрета копила деньги, думая о том дне, когда мы перестанем быть рабами и сможем уехать на север. У меня не было иллюзий насчет того, что страна к северу от нас — та страна, где я родился… но все же это был ее аналог. Там говорили по-английски, и я был уверен, что тамошняя культура ближе к той, к которой мы оба привыкли.
Чаевые Маргреты привели к ссоре с сеньорой Валера в первую же неделю. Хотя нашим патроном по закону был дон Хайме, ресторан принадлежал ей — во всяком случае так нам сказала повариха Аманда. Когда-то Хайме служил в этом ресторане старшим официантом, а потом женился на дочке хозяина, что позволило ему занять пост метрдотеля. Когда тесть умер, Хайме стал собственником ресторана в глазах публики, но его супруга крепко держала в руках кошелек и занимала почетное место кассирши.
(Может быть, следует добавить, что доном Хайме был для нас — ибо являлся нашим патроном — а не для публики. Почтительное обращение «дон» не переводится на английский. То, что человек владеет рестораном, еще не делает его доном, тогда как, например, судья — несомненно, дон.) В первый же раз, заметив, что Маргрета получила на чай, сеньора велела отдать деньги ей — в конце каждой недели, мол, Маргрета будет получать свой определенный процент.
Маргрета прямиком отправилась в подсобку.
— Алек, что делать? Чаевые были моим главным доходом на «Конунге Кнуте», и никто никогда не требовал, чтобы я ими делилась. Имеет ли она на это право?
Я велел ей не отдавать чаевые сеньоре, а сказать, что мы обсудим с ней все в конце дня.
В положении пеона есть одно преимущество: вас нельзя уволить из-за разногласий с хозяином. Конечно, выгнать вас могли… но тогда Валера просто потеряла бы десять тысяч песо, уплаченные за нас.
К концу дня я точно знал, что сказать и как, вернее, как это должна говорить Маргрета, ибо требовался еще месяц: чтоб я достаточно пропитался испанским и мог поддерживать самый примитивный разговор.
— Сэр и мадам, мы не понимаем вашего распоряжения насчет моих чаевых. Нам хотелось бы поговорить с судьей и узнать у него, требует ли этого наш контракт.
Как я и подозревал, им вовсе не хотелось разговаривать с судьей на эту тему. По закону им принадлежал труд Маргреты, но они не имели никакого права на деньги, данные ей третьими лицами.
На этом, однако, дело не кончилось. Сеньора Валера разозлилась, что ее отшила простая официантка, и вывесила объявление: «NO PROPINAS — ЧАЕВЫХ НЕ БЕРЕМ». Такое же уведомление появилось и в меню.
Пеоны не бастуют. Но в ресторане работали еще пять официанток, две из них — дочки Аманды. В день, когда сеньора Валера запретила брать чаевые, она обнаружила, что располагает лишь одной официанткой (Маргретой), а кухня вообще пуста. Так что ей пришлось капитулировать. И я уверен, что она не простила нам этого.
Дон Хайме относился к нам как к своим работникам, его жена обращалась с нами как с рабами. Несмотря на избитое выражение «наемные рабы», здесь был мир противоречий. Мы старались быть добросовестными работниками, пока не выплатим весь свой долг, но решительно отказывались от положения рабов. Таким образом, нам пришлось вступить с сеньорой в конфликт.
Вскоре после разногласий по поводу чаевых Маргрета убедилась, что сеньора Валера роется в нашей каморке. По правде говоря, препятствовать ей в этом мы не могли, так как на дверях не было замка и она могла без опаски входить в нашу комнату в любое время, пока мы работали.
Мне пришла в голову идея соорудить ловушку, но Маргрета отвергла ее. Отныне она просто стала носить деньги с собой. Можете себе представить, что мы думали о наших хозяевах, раз Маргрете пришлось прибегнуть к такой форме защиты от вороватой хозяйки.
Мы не позволили сеньоре Валера погубить наше счастье. И не дали нашему весьма сомнительному семейному статусу испортить наш до некоторой степени незаконный медовый месяц. О, скорее уж я сам мог его испортить, ибо меня вечно подмывало анализировать вопросы, в которых я ничего не понимал и даже не знал, как следует приступить к их анализу. Но Маргрета была куда практичнее меня и не поощряла подобных умствований. Я, например, пытался хоть как-то обосновать наши отношения, сообщив, что полигамия вовсе не запрещается Священным Писанием и ее отвергают лишь современные законы и обычаи, но Маргрета резко оборвала меня, заметив, что не интересуется, сколько жен и наложниц было у царя Соломона, и отказывается считать его, да и других деятелей Ветхого Завета, образцами поведения для себя. Если я не хочу жить с ней, то мне следует только намекнуть! Давай говори же!
