— Боги мои! Мой эрл! Что здесь случилось! — полный неподдельной тревоги голос доктора вернул Эреха в реальность, в который раз за этот день.

Он моргнул и только тогда осознал, что в комнате они не одни, что в ней, в кресле у окна, сидит пожилой и белый, как мел, мужчина, а вдоль стен, переступая ногами в носках, мнутся, будто школьники перед наказанием, трое военных.

Мужчину Эрех узнал. Магистрат Мауве Ойзо, человек, железной хваткой державший весь город. Как поговаривали, в масштабах Альмейры он был много влиятельней даже кабинета королевских министров.

Седой, старый человек с растерянным взглядом. Который нервно потирает рукой область груди рядом с сердцем.

Доктор бросился к нему, и Эрех поспешил следом, стараясь ступать на чистые участки пола. Это было сложно. Создавалось впечатление, что кто-то, кто бы он ни был, обмакивал в кровь огромную кисть и размахивал ею из стороны в сторону. Или же кругами таскал по полу тело, из всех артерий которого струями била кровь. Скотобойня, а не дом.

Доктор Бак меж тем опустился на колени перед своим влиятельным пациентом, совершенно не жалея дорогого костюма, и принялся внимательно проверять пульс на обеих запястьях. Эрех пристроился рядом, послушно подавая требуемые материалы.

— Вы испытываете серьезное нервное истощение, — тихим голосом комментировал доктор свои действия. — Ваше сердце... вы на грани приступа, мой эрл. Это опасно. Вам надо перестать так беспокоиться...

Он осекся.

— Как я могу, — еле слышным шепотом пробормотал магистрат. — Как я могу... Вы же видите, мастер, что творится вокруг. Мой сын...что же я наделал... мой бедный маленький мальчик...

Стоящие у стены военные вновь в беспокойстве переступили ногами, как по команде. Эреху не надо было погружаться в них, чтобы чувствовать расходящиеся по комнате тонкие нити их испуга, напряжение нервной системы, страх на грани паники.

— Мой сын пропал, мастер... — ловкие руки доктора, серебряные иглы, запах прижиганий. — Как вы думаете, вся эта кровь...есть ли шанс, что он может быть жив?

Это вряд ли, честно подумал про себя юноша. При таком-то напоре и количестве.

— Я бы на вашем месте сейчас об этом не думал, — твердо, хоть и с почтением, ответил доктор Бак, и Эрех восхитился его профессионализмом. — Даже если случилось что-то страшное, вы, заболев, ничего не сможете с этим поделать. Как давно пропал ваш сын?

Полыхнула, поджигая траву в специальной курильне, спичка, воздух наполнился кружевами белого, ароматного дыма. Мелисса и майоран, определил Эрех. Успокаивают и отбивают запах крови.

— Сегодня ночью. Еще вчера вечером его однокурсники были с ним на вечерних занятиях, а потом он уехал и... Что здесь случилось, Боги... Столько крови...

Эрл Ойзо зашелся в приступе судорожного кашля, и Эрех, подчиняясь знаку, поданному доктором Баком, выхватил из саквояжа флакон зеленого стекла. Наверное, в нем вытяжка из боярышника и валерьяны, смешанная с ягнячьей травой, лучшее средство от болезней сердца и учащенного сердцебиения, ведущего к приступу. Эрех отсчитывал капли в серебряную рюмку и вспоминал все, что знает о сердечных приступах.

— Мне просто страшно подумать, что все, что у меня останется от моей семьи — это карточка моего сына, — произнес магистрат, когда кашель отступил.

Повел головой в сторону алтарного шкафчика у стены, где стоял серебряный отпечаток, с изображённым на нем большеглазым молодым человеком лет двадцати пяти.

Доктор и трое военных, как по команде, послушно перевели взгляд на картинку, склонив головы в вежливой печали. Только это позволило им не заметить, как побелевший Эрех, впившись глазами в черно-белое лицо пропавшего тула Ойзо, неимоверным усилием остатков воли удерживается от падения в обморок и сжимает, до боли в пальцах, зелёный флакон с сердечным лекарством.

Спустя еще несколько часов, когда эрл Ойзо перестал терять сознание, когда доктор Бак сделал все, что надлежало сделать, а также милостиво разрешил Эреху вернуть его инструменты в госпиталь и даже предоставил выходной, — спустя все это время Эрех сидел на ступеньках, ведущих в закоулок к его дому, и горько, по-детски, рыдал над своей судьбой. Набрякшее тучами ночное небо хмуро разглядывало эту картину, потом, видимо подумав, решило добавить влаги, и теперь быстро усиливающийся дождь стекал по шее за шиворот.

За что?! Ведь этот день так хорошо, так многообещающе начинался! И какие силы понесли его ночью в Товайхо?!

Эрех вспомнил, какие, и зарыдал еще горше. Шансов у него не было. Хоть завали персиками храм Светлейшей, но она не заведует такими вещами. А молиться Рукокрылой бессмысленно — Эрех, худо-бедно, посвященный, такие как он не в ладах с Судьбой или Повелителем Случая. Он вытащил из кармана носовой платок, высморкался от души, поднял лицо к узкой полоске мрачного неба между крышами. В глаза тот час щедро плеснуло текущей с карниза водой.

Пришлось перестать рыдать, подняться и засобираться домой. Кое-как отжав успевшие напрочь промокнуть рукава и воротник тужурки, Эрех повернулся в сторону, в которую ему надлежало идти, и буквально носом уткнулся в две красочные афиши, наклеенные поверх стены, куда обычно вешали свои объявления мелкие торговцы, да владельцы украденных животных и сбежавших мужей. «Павильон диковин и чудес мастера Тулли», гласили плакаты, с которых Эреху улыбались и корчили рожи бородатая женщина, человек-змея и что-то, что никакими словами было не описать. А между ними чье-то объявление, начинавшееся со слов «поиск пропавших».

Пальцы у целителя дрожали, когда он подцепил край неплотно приклеенной афиши, и, оторвав, обнаружил еще слова. Поиск и возврат. Частный сыск и свидетельство в суде. Информация по вашему требованию. Забыв о слезах и страданиях, ломая ногти, Эрех судорожно выколупывал объявление из-под взявшихся коркой афиш Павильона мастера Тулли. Кто бы из Богов это не сделал, но все же его услышали.

По возвращению домой Йон всегда проделывал одни и те же вещи. Снимал и аккуратно вешал на специально для этого приспособленного деревянного болвана костюм и котелок. Начищал туфли, чтобы они блестели, словно зеркало, и засовывал во внутрь скомканные листы «Эха Альмейры», которым там было самое место. Если день был удачным, как вот сегодняшний, доставал из тайника жестяную коробку и, предварительно еще раз пересчитав, укладывал в нее заработанные ляны, а на специально лежавшем поверх листке бумаге записывал изменившуюся сумму. Потом ужинал, постелив на стол вышитую кувшинками и стрекозами салфетку, и внимательно глядел перед собой, на стену, куда булавками прикрепил маленькую цветную иллюстрацию, еще больше укрепляясь в достижении мечты. После всего, умывшись, он укладывался спать, перед сном обычно анализируя прошедший день и составляя план работы на следующий, если работа имелась. Это был его ритуал, который он неукоснительно соблюдал последние семь лет.

Этим вечером ритуал прервали на этапе чистки зубов нервным стуком во входную дверь. Йон не имел ни малейшего желания кому-либо открывать, поэтому просто замер со щеткой в руке, ожидая, когда гость уйдет, но стук повторился. Прикидываться, что дома никого нет, смысла не имелось — из-за дождя пришлось оставить зажжённой лампу, и ее превосходно было видно стоящему снаружи. Мысленно обругав непрошенного гостя разными словами, Йон прополоскал рот от порошка и, прихватив с полки свинчатку от возможных сюрпризов, открыл смотровое окошко в двери.

На пороге, уткнувшись носом в решетку этого самого окошка, пританцовывало нечто, что он сперва принял за молоденькую девушку, по дороге к нему упавшую в большую лужу.

— М-мастер Рейке? — неожиданно густым баритоном уточнила девушка, и Йон сообразил, что его гость всего лишь мокрый, как мышь, молодой человек в возрасте около двадцати лет. Белокурые, без примеси золотистого или пепельного, волосы сияли в тусклом свете уличного фонаря, создавая иллюзию нимба вокруг его головы.