— Да, — резко ответил Арланов. — Где он?

— Пожалуйста, в гостиной. Доктор, покажите.

В сопровождении медэксперта сын потерпевшего скрылся за дверью. Минут через пять он вышел бледный, с перекошенными губами.

— Это убийство! — воскликнул он. — Вы слышите? Отец не мог этого сделать! Не мог!

— К сожалению, мы не обнаружили никаких признаков… теракта. — Последнее слово следователь произнес с какой-то нехорошей интонацией.

Арланов от гнева стиснул кулаки:

— Да в былые времена вы бы здесь землю носом рыли! Искали… И нашли бы, нашли! Все, что надо, нашли бы…

— Может быть. Если кому-то было бы надо, то и нашли, — спокойно ответил Бобров. — Но объективное расследование — вот, понятые могут подтвердить — ничего не дало.

— Алеша… — слабым голосом позвала мать, — не надо. Товарищи старались. Это правда…

Арланов с шумом выдохнул из себя воздух и сухо сказал:

— Не смею вас задерживать… господа.

Уже на пороге Бобров шепнул Ладушкину:

— Коля, ты с него алиби на всякий случай возьми. И поинтересуйся, на кого папенька завещание оставил.

В квартире стало тихо… Арланов окинул Ладушкина пристальным взглядом и, как показалось Коле, сразу вычислил его «незначительность».

— Ну что, задавайте свои вопросы и оставьте нас наконец в покое, — раздраженно сказал он.

Снова прошли на кухню. Ладушкин достал из папки припасенный на всякий случай бланк протокола — вот и пригодился!

Это был его первый настоящий процессуальный акт. Коля посмотрел на висящие на стене декоративные ходики и аккуратно вписал: допрос начат в 23 часа 56 минут.

— Фамилия, имя, отчество.

— Арланов Алексей Васильевич.

Дойдя до пятого пункта — «партийность», Ладушкин смутился. Арланов заметил это, усмехнулся и подсказал:

— Напишите — бывший член КПСС. Я думаю, со временем в анкетах появится такой вопрос: состоял ли в рядах коммунистической партии?

Ладушкин насупился и решительно зачеркнул этот пункт.

— Образование?

— Высшее.

— Место работы, род занятий, должность.

— Научно-исследовательский институт высшей нервной деятельности, ученый, начальник лаборатории.

Николай удивленно вскинул брови.

— Да, молодой человек. Я доктор наук.

Заполнив еще ряд формальных граф, Ладушкин угрюмо спросил:

— Вам объяснить обязанности свидетеля и ответственность за дачу заведомо ложных показаний?

— Не надо. Весь этот псалтырь мне хорошо известен.

— Откуда?

Арланов горько улыбнулся.

— По иронии судьбы в свое время я занимался юридической психологией.

И тут Николай вспомнил, что читал его монографию, мало того, писал по ней курсовую работу «Особенности психологии следственных действий».

Арланов, видимо, понял состояние практиканта, дружелюбно произнес:

— Не тушуйтесь. Это жизнь. Всякое бывает. Сегодня ты, а завтра — я… Давайте поговорим по сути дела.

Ладушкин приготовился записывать.

Арланов повернулся к матери и ласково попросил:

— Ты не могла бы заварить нам кофе?

— Хорошо, Алешенька, — кивнула Клавдия Ивановна, открыла дверь, вышла в соседнюю комнату, и тут только Ладушкин сообразил, что это вовсе не кухня, что здесь и плиты-то нет, а это скорее столовая.

— Так вот, — многозначительно подняв палец, продолжил Арланов. — Я настаиваю на своем утверждении: это хорошо организованное убийство. Во-первых, отец был совершенно здоровый в психическом отношении человек. Даже в самые трудные минуты своей карьеры он проявлял исключительную выдержку и волю. Во-вторых, никто его, насколько я знаю, не преследовал. Появилось несколько ругательных статеек в местной газетенке — и все. В-третьих, в нашем доме никогда не было оружия. Иначе я бы его еще мальчишкой обнаружил. А пистолет этот старый, с войны…

— Но кому понадобилось это убийство? Особенно сейчас, когда ваш отец перестал быть видной политической фигурой.

— Этот вопрос меня самого всю дорогу мучил. Ведь отец снова занялся… гм-гм… скажем так, общественной работой. Я его уговаривал угомониться. Говорил, что карта КПСС бита навсегда. Нет, он меня не послушал…

— А в каких вы вообще были отношениях?

Арланов достал из шкафчика початую бутылку коньяка. Налил полный стакан, выпил, крякнул и сказал:

— В сложных, молодой человек. В сложных!.. Я давно наблюдаю феномен партийного функционера нашего типа. С детства, как сам понимаешь. Мальчишкой я видел только одно — фронтовик, герой. Сильному самцу свойственно стремление к лидерству, это биологически в нем заложено. Тогда другого пути не было — только через партию. А в ней — свои законы. Со стороны глянуть — жуткие, уродливые! Но когда попадаешь в хорошо отлаженную машину, которая четко действует по всей державе — а это шестая часть суши! — то поневоле свыкаешься, начинаешь думать, что, может, так оно и надо, что по-другому наш народ и не умеет жить: привык к тупой, безжалостной, карающей за любое неповиновение власти. А дальше по известной формуле: поступок — привычка — характер — судьба.

— Но разве ваш отец не понимал, что происходит в стране? Разве о таком счастье для людей мечтали первые коммунисты? Были же у него какие-то принципы?

Арланов кисло сморщился, приложил ладонь к щеке, словно у него зуб разболелся.

— Ох, спроси что-нибудь полегче! Принцип один: вперед — и выше, все вперед — и выше! Чем значительнее твой пост и чин, тем меньше задниц ты лижешь. А это, согласись, немало…

— Кошмар какой-то! А вы говорите — психически здоров! Это же постоянный комплекс унижения, неполноценности, раздвоение, растроение, разрушение личности…

— Нет, брат, ошибаешься, — хмельно оскалясь, возразил Арланов. — Таких система сразу выбрасывала. Такие в ней не уживались.

— А если все-таки срыв? Если годами зревший нарыв наконец прорвался?

— Ты, я вижу, толковый малый. Отличник?

— Отличник…

— Бросай свою муру. Иди ко мне в аспиранты. Через год кандидатскую защитишь. Хотя кому сейчас это нужно…

— Вы не ответили на мой вопрос?

Арланов сник, съежился, тяжело вздохнул и сказал:

— Черт его знает! Может быть… Конечно, к старости в сознании начинаются некие необратимые процессы. Недаром говорят: пора о Боге думать. Но сомневаюсь, такие люди не стреляются и болезнью совести не страдают. По крайней мере я этого не замечал.

— Тогда еще несколько вопросов. Где вы находились в ночь с субботы на воскресенье?

Свидетель усмехнулся, но без всякой иронии сообщил:

— Был в пансионате «Березка», там меня многие видели.

— Ваш отец оставил завещание?

— Завещание? — Арланов несколько изумился и позвал: — Мама! Мама!..

Клавдия Ивановна вышла в столовую с подносом, на котором дымились чашечки с ароматным кофе.

— Папа оформлял завещание?

— Да. Все на тебя записали…

Утром Ладушкин пришел в кабинет Боброва. Шеф сидел хмурый, бледный, тихо постанывая, гладил ладонью бок.

— Доброе утро, — сказал Коля.

— Привет, — буркнул Иван Петрович. — Ну, как дела? На чем ты вчера домой добирался?

— Меня оставили там ночевать.

— У Арлановых? Ну, ты даешь! — оживился следователь.

— А что? Клавдия Ивановна сама предложила. Вы далеко, спрашивает, живете? Я честно ответил… Она и говорит: «Оставайтесь, молодой человек, у вас, чай, денег на такси нет».

— И куда же она тебя положила?

— Там комнат в этой квартире… Я со счета сбился.

— А утром и завтрак, наверное, приготовила?

— Да, все вместе поели.

— Вот потеха! — Бобров, кажется, искренне был удивлен. — Чудно… И снял ты с Арланова показания?

Ладушкин молча достал из папки протокол, протянул его следователю.

Иван Петрович бегло прочитал документ, задумчиво поскреб подбородок.

— Значит, этот ученый муж считает, что его папеньку убили? Доводы, которые он приводит, не очень убедительны, но все-таки прокурор может заставить нас продолжить дознание. А ты-то сам что думаешь по этому поводу? — И, ухмыльнувшись, добавил: — Ты теперь вроде как член семьи покойного…