– Я только что говорил с тестем. Шарль неоперабелен. С печенью ничего не сделаешь. А ведь еще селезенка, почки…

Заключение профессора Мазойе, подтвержденное другими специалистами, не подлежало сомнению. И все-таки Винсен спросил:

– Так, значит, надежды нет?

– Увы, никакой… Все, что мы можем сделать, – это облегчить его страдания.

Было что-то зловещее в прямоте Готье… – Идем с нами, – сказал Винсен, – он хочет нам что-то сказать…

Винсен вошел первым, кузены за ним; Даниэль по-прежнему неподвижно стоял у кровати. Готье машинально проверил капельницу, взглянул на мониторы. Сердце дяди билось неровно.

– Тебе плохо? Хочешь обезболивающего? – участливо спросил Готье.

– Потом… Раз вы все здесь… Начнем…

Шарль замолчал и обвел всех странным взглядом.

– Предупреждаю, то, что я расскажу, никому не понравится. Я бы не хотел говорить вам это с больничной койки, но так вышло.

Он помолчал и резко отчеканил:

– Все эти годы я знал, кто донес на мою жену и дочь.

Он сделал вялый жест в сторону сыновей, но они стояли как каменные.

– Я догадался, когда вернулся из Германии. Нашел дневник вашей матери… Она вела его в Валлонге, но из осторожности забрала с собой в Париж… Вы все продолжали, жить в Валлонге… С этим подлецом Эдуардом…

Ошарашенный Ален сделал резкое движение. Готье отреагировал первым, пытаясь не допустить скандала.

– Шарль, остановись, я тебя не понимаю. Папа никогда…

– Ошибаешься. Твой отец был подлецом! Шарль не бредил: он говорил громко, твердым голосом.

– Что ты хочешь сказать? – пробормотала мертвенно бледная Мари.

– Это Эдуард отправил их в Равенсбрюк.

Наступила тишина, никто не пошевелился, и Ален отступил назад.

– Я больше ни слова слышать не хочу, я ухожу…

– Нет, подожди! Будет жаль, если ты уйдешь!

Ален замер; даже прикованный к постели, беззащитный и умирающий, Шарль сохранил власть над пятерыми молодыми людьми, которых вырастил.

– Ты спрашивал, почему я не люблю тебя? – продолжил он. – Ну, так вот, день объяснений настал. Я готов был ненавидеть вас троих и вашу идиотку мать. Но я вас воспитывал, более того, я терпел завывания Мадлен по поводу этого «бедного Эдуарда»!..

Он перевел дыхание, никто не перебивал его.

– Вы получите объяснение всему этому… Это так грязно, что я не буду об этом говорить… До сегодняшнего дня я молчал и ждал, щадя вашу бабушку, но больше нет времени ждать. Ведь так, Готье?

Не поднимая головы, его племянник пробормотал что-то невнятное. Обезумевшие Винсен и Даниэль в смятении переглянулись, а Ален спросил изменившимся голосом:

– Так это ты толкнул его на самоубийство? Отвечай!

Эти неясные воспоминания-кошмары теперь обретали смысл. Злобный голос Шарля заглушает тихий и жалкий голос Эдуарда в их последней ссоре. Но раз он пустил себе пулю в голову, значит, действительно совершил это преступление.

– Не может быть! – закричала Мари.

Потрясенная, она оперлась о койку, слезы текли по ее щекам.

– Папа не держал зла на твою жену! – начала она. – Он любил ее, Шарль! Я помню. Он приветливо говорил с ней, делал ей комплименты и…

Она замолчала, понимая, какие слова только что произнесла. Она была старшей из пятерых и лучше всех помнила то время. Как Эдуард поглядывал на Юдифь, как улыбался ей. Был с ней куда приветливей, чем со своей женой. По крайней мере, сначала. А потом он снова замкнулся и ни с кем больше не хотел разговаривать. Он часами сидел, запершись в кабинете, и никто не смел беспокоить его, даже Клара. Мари тогда было двенадцать, она беззаботно играла с братьями и кузенами и была равнодушна к взрослым историям. К отцу она никогда не испытывала особой любви. Он был неприятным, тщеславным и очень самодовольным человеком. Но чтобы оказаться таким чудовищем – никогда. И еще труднее было представить, что дядя спокойно смотрел, как брат берет револьвер, и не попытался его остановить.

Казалось, Ален единственный что-то понял из слов Шарля и уверенно проговорил:

– Ты был с ним в тот вечер. Ты говорил с ним.

– Разумеется! Я хотел, чтобы он сам во всем признался!

– А потом ты позволил ему? Ведь он же твой брат!

Шарль приподнялся, но боль отбросила его обратно на подушку. Сжав зубы в бессильной злобе, он снова овладел собой. Взглянув на Алена, Шарль медленно проговорил:

– Позволил? Ну что ты, нет… Этот подонок был слишком труслив… Он, скорее, залез бы в мышиную нору, чем покончил с собой… Ты что, так и не понял, мой бедный недоумок? Я сам его пристрелил!

Мари разразилась рыданиями, а четверо молодых людей застыли на месте. Тишина становилась невыносимой. И вдруг Ален бросился к Шарлю, он хотел ударить его, но Винсен успел встать у него на пути. Сцепившись, они рухнули и, толкнув кровать, покатились по полу.

Шум газонокосилки потревожил беспокойный сон Клары. С каких это пор садовник берется за работу на рассвете? Перевернувшись на бок, она посмотрела на часы: девять. Клара тут же все вспомнила и едва не закричала. Вчера Готье ввел ей эти ужасные транквилизаторы, и она просто свалилась с ног. Не спеша, как и рекомендовал ее лечащий врач, Клара поднялась с постели, надела халат, туфли и вышла из спальни.

С первого этажа не доносилось ни звука. Мари, наверное, повезла Сирила и Лею в школу, а горничная отправилась на рынок: Бог знает, что она там покупает, ей никто ничего не заказывал. Но меню меньше всего сейчас заботило Клару, ведь скоро семейные застолья превратятся в сведение счетов, и никто не будет обращать внимания на еду.

Спустившись по лестнице, Клара не чувствовала ни одышки, ни болей, организм работал исправно, – у нее поразительное для ее лет здоровье. Какая чудовищная пытка – пережить своего младшего сына.

На кухне никого не было, но для нее был оставлен завтрак. Рядом с чашкой лежала записка от Винсена.

«Я заеду за тобой в десять и отвезу в больницу. Папа в коме. Готье требует, чтобы ты приняла лекарства. Мы тебя любим».

На глазах у Клары выступили слезы, она сердито смахнула их тыльной стороной ладони. Держаться – сейчас и всегда! Спасти все, что еще можно спасти. Защитить тех, кого любит.

– Сегодня я, наверное, не поеду с вами…

От голоса Мадлен Клара вздрогнула и обернулась, она смотрела на невестку без всякого снисхождения, готовая отразить удар. Что такого удалось узнать Мадлен, пока она спала, оглушенная снотворным?

– Шарлю ведь уже все равно, он никого не узнает… – добавила Мадлен. – Знаете, бедняжка моя, Готье не питает оптимизма…

«Бедняжка»? Клара расправила плечи.

– Будьте любезны впредь называть меня Кларой, – сухо проговорила она. – А прогноз Готье мне известен. И всех этих чертовых врачей тоже!

Мадлен тихо опустила голову.

– До сих пор не пойму, как такое могло случиться… Шарль ведь никогда не был рассеянным…

Она уже сотый раз повторяла это, но раз повторяла, значит, не изменила настроя относительно Шарля. После смерти Эдуарда Мадлен уважала своего деверя как главу семьи и теперь, похоже, испытывала какую-то горечь при мысли, что потеряет его. Стало быть, ей ничего не известно, никто ей ничего не говорил.

Клара со вздохом поставила чайник. Внуки будут оберегать ее и Мадлен, держать их в стороне. Клара была уверена, что теперь они знают всю правду. Клара догадывалась какую. Когда вчера Готье вошел в свой кабинет, где Клара и Мадлен ждали уже несколько часов, на нем не было лица. Помертвевший, будто встретил черта, Готье объявил, что Шарль впал в кому, но это не объясняло его бледности и угрюмого молчания, и он тщетно пытался скрыть свое отчаяние. Стиснув зубы, Готье отвез их на авеню Малахов, сделал бабушке укол, а потом уехал.

Наливая воду для кофе, Клара бессознательно вдохнула запах арабики. Ноша, которую передавал ей Шарль, была невыносимо тяжела, и Клару пугало это.

Хватит ли ей сил в ее возрасте не дать семье разлететься на куски?

– Куда все подевались? – устало спросила она.