– Идем же со мной, мой ангел!

Слово «ангел» подходило Мари еще меньше, чем ее девственное имя, и девушка улыбнулась этому.

– Тебе невозможно сказать «нет», бабушка, ты это прекрасно знаешь.

Она поднялась, и взгляд Клары скользнул по ее худой высокой фигуре. Полная противоположность Мадлен. Приятное, чуть холодное лицо, уже определенная уверенность в себе и, главное, врожденная элегантность. Мари, должно быть, пользовалась головокружительным успехом, но никогда этим не хвалилась. Последний раз, когда она отпросилась на вечеринку, она вернулась на рассвете. У Клары был тонкий слух, и она никогда не засыпала, пока все не придут домой. Эксцентричные выходки внучки беспокоили ее, но ни за что на свете она не рассказала бы о них Шарлю. Если с сыновьями и племянниками он был непреклонен, то до этого времени был снисходителен к единственной в доме девушке. Может, в память о Бетсабе или просто потому, что не знал, как к ней подступиться.

«Или потому, что это интересует его не больше, чем все остальное», – предполагала Клара.

Вместе они спустились на первый этаж и задержались в маленькой комнатке, примыкавшей к холлу и служившей гардеробной. Клара приказала обить стены светло-серым шинцем[4]. а два туалетных столика времен Людовика XV с мягкими пуфами позволяли с удобством привести в порядок шиньон, освежить макияж или просто поправить шляпку.

– Табель твоего брата – это катастрофа, – вздохнула Клара.

Мари взяла флакон духов от Герлена и капнула себе на запястья. Ален был вечной причиной ссор у Морванов, и даже сама Клара ничего не могла с ним поделать. Этот внук был строптивый маргинал, он был то агрессивен, то упрям до абсурда – плохой ученик, охотно ищущий ссоры. Но он был также умным юношей, полным обаяния, и на него нельзя было долго сердиться.

– Директор лицея прислал письмо твоей матери… а та хочет показать его твоему дяде…

– И это, конечно же, испортит весь ужин! – усмехнулась Мари. – Почему не оставить его в покое? У него никогда не будет хороших оценок, никогда не будет высшего образования, ну и что?

– А как он будет зарабатывать на жизнь? – возмутилась Клара.

Они обменялись долгими взглядами, и во взгляде Мари не было нежности.

– Ну уж нет! – безапелляционно заявила бабушка. – Никаких баловней и пустоцветов под моей крышей! Ваша фамилия – Морван, и вы должны быть на высоте!

Так всегда жила и она сама, иногда с небольшими отклонениями, но всегда с верой в будущее; и она напоминала внучке, что теперь, когда мир полон перемен, нельзя жить, как в прошлом веке, почивая на лаврах. Мари это прекрасно понимала и с головой ушла в учебу, но что станет с Аленом? Мадлен была неспособна отчитать его, кроме того, она не имела на своего сына никакого влияния и рассчитывала, что все меры будет принимать Шарль. Плохой расчет, из-за него непременно возникнет противодействие.

Сильви вцепилась зубами в подушку, чтобы не кричать – Шарль это ненавидел, – но удовольствие захлестнуло ее с невиданной силой. Стиснув зубы, выгнувшись, с остановившимся дыханием, она отдавалась этому чувству, потом вдруг обмякла и рухнула на скомканные простыни. Она снова потеряла контроль над собой.

– Я люблю тебя, – хрипло прошептала она.

В моменты близости Сильви могла позволить себе такого рода признания. Она откатилась, чтобы высвободиться, обернулась, взглянула на него. Большие серые глаза Шарля смотрели на нее с веселой искоркой, которую она ненавидела. Она чуть не спросила, что его так позабавило, но он отодвинулся от нее и снова стал серьезным. Прежде чем он успел пошевелиться, она положила голову ему на плечо: она впадала в панику при мысли, что он сейчас уйдет.

– Останься еще, – против воли попросила она.

Она клялась себе сохранять трезвую голову, но, как обычно, сломалась на полпути. Он прекрасно знал ее и был великолепным любовником. На самом деле, она сходила с ума от одного его прикосновения, и он мог обойтись без всех искусных приемов, оттягивавших удовольствие.

– Хочешь немного шампанского? – предложила она. – Мне подарили две бутылки, я с радостью выпью их вместе с тобой.

Что угодно, лишь бы задержать его еще, пусть на четверть часа. Потом, когда он оденется, между ними снова установятся границы, и она невольно будет обращаться к нему на «вы». Ей так и не удалось избавиться от почтительного обращения, к которому она привыкла, сначала маленькой девочкой, потом подростком: он представлялся недосягаемым идеалом – Шарлем Морваном, молодым адвокатом, молодым пилотом, молодым мужем чересчур красивой Юдифи.

Воспользовавшись его молчанием, Сильви соскользнула с кровати, взяла халат и устремилась в коридор. Ее крошечная, но восхитительная квартирка была со вкусом обставлена мебелью от Мажореля[5] в пастельных тонах. Она в спешке поставила на поднос шампанское, два бокала и тарелку с сухими бисквитами. Когда она вернулась, Шарль сидел и курил американскую сигарету. Несмотря на мягкий свет ночника, лицо его казалось осунувшимся от усталости, изможденным – это сильно подчеркивало морщины. Он был худым, но с мускулистым телом молодого человека. И еще имел два странных шрама, которым дал лишь краткие объяснения, когда она спросила. «В Кольдице мне встретился тип, решивший отбить у меня охоту к побегам. Поэтому мы оба там и находились». Она не смогла больше вытянуть из него ни слова: он упорно отказывался говорить о годах заключения, особенно о времени, проведенном в крепости.

– Может, только на эту ночь, – осмелилась она, – ты мог бы остаться здесь, со мной?

Она тотчас пожалела о произнесенной фразе, потому, что он в первую же ночь очень ясно высказался по этому поводу.

«Не привязывайся ко мне, чувствуй себя свободной и избавься от меня, как только тебе все надоест!» – с горькой усмешкой сказал он. Он ни разу не произнес ни одного слова любви. Комплименты – да, в некоторые моменты почти нежность и иногда – быстро подавляемый порыв, но никаких обещаний. Даже ни малейшего намека на возможное будущее. Хуже – полная тайна их связи.

– Нет, – мягко ответил он, – я должен вернуться.

Из переполненного бокала пена вылилась на поднос, и Сильви пришлось опустить бутылку: ее рука дрожала. Как Шарлю удавалось доводить ее до такого состояния? Она смотрела на него, он рассеянно выпускал сигаретный дым. Так почему же он должен вернуться на авеню Малахов? Сомнений быть не может: он думал о Юдифи. Сильви была уверена, что он думал о Юдифи каждый раз, когда держал ее в объятиях. Ее или любую другую женщину: до, во время, после любви. Конечно, она не спрашивала его, но интуиция кричала ей об этом, и она просто заболевала от ревности. От ревности к мертвой, к мученице, к призраку! Это достойное презрения чувство вызывало острые муки совести, но она не могла от него избавиться.

Чтобы выпить с ней, Шарль встал, даже не потрудившись одеться. Одним духом он осушил бокал, протянул к ней руку, но не завершил жест.

– Это восхитительное шампанское, – с горечью произнес он.

Когда-то Юдифь выпивала глоток из его бокала, чтобы, как она говорила, узнать его мысли. Она любила сухие белые и крепленые красные вина, однако истинная ее любовь предназначалась шампанскому – из-за пузырьков, казавшихся ей веселыми. До войны они пили шампанское целыми ящиками.

Шарль стиснул зубы и заметил, что Сильви с любопытством смотрит на него, – ему пришлось улыбнуться.

– Мне надо одеться, – решил он.

– Подожди!

Она бросилась к нему, как испуганная девочка, она – молодая женщина, сильная и уверенная в себе.

– Сильви, – вполголоса упрекнул он, – что с тобой?

Прильнув к нему, она вдыхала запах его кожи, пытаясь сдержать слезы.

– Давай допьем бутылку, – наконец предложила она.

– Нет, правда, нет. Я не люблю шампанское. Этот очень простой отказ, произнесенный без раздражения, тем не менее, превратил уныние Сильви в гнев.