Долгие вечера то в одном, то в другом доме, заполненные интеллектуальными беседами и маленькими импровизированными концертами, проходили в атмосфере растущей дружбы.

Он был готов к их появлению.

Собственно говоря, и дату их визита тоже определил он, вернее они: Елена Ивановна, во время обсуждения вопроса: «Когда?» — одобрила выбранный им день: «Это число у нас счастливое».

Итак, восьмое апреля 1924 года.

Для аудиенции Николай Константинович Рерих выбрал самый большой торжественный зал бунгало Талай Пхо Бранг, стены которого украшали старинные гобелены со смутными картинами из жизни тибетских лам (краски потускнели, и только швы позолоченной нитью, казалось, не знали разрушительного понятия «время»).

Просторное кресло черного дерева, больше похожее на трон, стояло в центре зала. Рерих оделся повосточному, но скромно: китайский халат из темно-синего бархата, расшитый белым бисером, наглухо застегнутые, мягкие ботинки из верблюжьей кожи, на голове тюбетейка, тоже из синего бархата, без всяких украшений.

Во время аудиенции он должен принимать их один — так говорилось в тайной инструкции, содержание которой Николай Константинович знал наизусть.

Было без четверти десять утра, когда он появился в зале.

«Только никакого волнения. Никаких эмоций». Он медленно прохаживался вдоль стен, рассматривая гобелены и ничего не видя. «Спокойствие. Полное спокойствие…»

Однако сердце билось учащенно, оно не поддавалось уговорам.

Бесшумно открылась дверь, появился слуга, местный индус, поклонился, сказал с трудом, но абсолютно правильно произнося английские слова:

— Монахи и трое лам из монастыря Морулинг пришли. Ждут.

— Пригласите их, мой друг.

За слугой закрылась дверь, а он, стараясь идти медленно, направился к креслу, осторожно опустился в него, расправил полы халата, выпрямился. И был теперь величественным.

На лице Рериха засияла улыбка, сначала несколько вымученная, потом приветливая и естественная.

Странно… Он каким-то непонятным образом пропустил тот миг, когда они вошли в зал. Он увидел их сразу перед собой: троих лам в ярких желтых одеждах до пола, в высоких восточных шапках с тройным раструбом, и монахов, — их было много — в одинаковых оранжевых одеждах, с наголо бритыми головами.

Паломники монастыря Морулинг окружили полукольцом кресло, в котором сидел Рерих (теперь с несколько застывшей улыбкой на побледневшем лице) и замерли: тишина, в которой было нечто торжественно-зловещее, сгустилась в зале.

И вдруг ламы первыми, а за ними все монахи пали ниц; трубный, гортанный клич, протяжный, стремительно возрастающий на пронзительно высоких нотах, наполнил все пространство зала и, мгновенно оборвавшись, смолк. Теперь трудно было поверить, что эти звуки способны издавать люди.

Паломники, один за другим, сели, приняв позу «лотоса», и тихий, восторженно-изумленный рокот их возгласов смешался в клубок.

Все смотрели на него.

Возгласы убыстрялись, их становилось все больше.

Он давно выучил тибетский язык и слышал то,' что хотел, жаждал услышать:

— Вернулся!

— Пришел!

— Он!

— Наш Великий Пятый!

— Смотрите! Смотрите: у него семь родинок на щеке!.. Внезапно в зале все ярко осветилось — оказывается, в нем царили сумерки, потому что небо за окнами, над Гималаями, было в тяжелых тучах. А сейчас в возникшей голубой прогалине ослепительно сияло солнце…

Вещий сон Лады

(Швейцария, вилла Сувретто-Хауз,

15.XI.1923 год)

До отплытия в Индию оставались сутки. Билеты на пароход «Македония» в две каюты люкс давно приобретены, багаж в сопровождении двух слуг отправлен в торговый порт Марселя, в три часа пополудни приедет заказанное такси, и Рерихи отправятся в путь.

Было утро пятнадцатого ноября 1923 года.

Николай Константинович и оба сына Рерихов на большой открытой террасе, где всегда происходило чаепитие — обязательно с русским самоваром, — ждали Елену Ивановну, которая задерживалась, что с ней бывало крайне редко. Наоборот, она обычно поднималась раньше всех.

Мужчины успели обсудить последние дела, которые необходимо завершить перед отбытием в новую жизнь. Впрочем, Святослав на некоторое, пока неопределенное время остается в Европе: надо закончить несколько живописных работ, на них получен выгодный заказ — младший сын Николая Константиновича и Елены Ивановны, похоже, пойдет по стопам отца.

Быстро, даже стремительно вошла Елена Ивановна, в крайнем возбуждении.

— Что случилось, Лада? — бросился ей навстречу глава семьи, со страхом подумав: «Кажется, начинается приступ…»

— Не волнуйся, дорогой, — сказала Елена Ивановна, повелительным жестом останавливая мужа. — Со мной все в порядке. Я чувствую себя прекрасно. Прекрасно! — Она радостно засмеялась. — Сядьте все! И слушайте! Только что… Вернее, так. Я уже проснулась, собираясь подниматься, и вдруг почувствовала… Как сказать? Будто кто-то ласково, но настойчиво сказал мне: «Надо еще немного поспать». Я закрыла глаза и сразу… Нет точных слов… Сразу очутилась внутри этого сна. Он вещий, вещий! Он сбудется. Или… Это даже не сон: я только что невидимая присутствовала там.

— Где? — не выдержал Святослав.

— Большой зал… Широкие окна, за которыми в далекой перспективе — могучие горы. Я знаю: это Гималаи. На стенах зала — старинные гобелены: кажется, буддийские монастыри, Лхаса, ламы и монахи… Не могу вспомнить подробностей, деталей. В зале нет никакой мебели. Только кресло в центре. И в нем… ты, Николай!

— Я? — у Рериха яростно забилось сердце: он верил в вещие сны своей жены.

— Да, ты… На тебе какая-то странная восточная одежда, — Елена Ивановна закрыла глаза, ресницы мелко затрепетали. — Что-то синее, густо-синее… Ты ждешь. И они входят…

— Кто? — вырвалось у Николая Константиновича.

— Монахи, ламы… Восторженный вопль. Как будто трубят в невидимые трубы. Этот звук… В нем восторг, восторг!.. Он сейчас стоит у меня в ушах… И эти люди обращаются к тебе… Призывают тебя…

— Мама! Остановись! — Юрий Николаевич вскочил со стула и бросился к Елене Ивановне, схватил ее за руки.

— Подожди… Они узнают в тебе… Это перевоплощение, реинкарнация… К ним вернулся Далай-лама Пятый, чтобы стать новым Далай-ламой Четырнадцатым, владыкой Тибета… И значит, путь в Шамбалу…

— Лада! — в смятении, которое смешалось с ужасом и восторгом, воскликнул Николай Константинович. — Но ведь этого не может быть!

— Так будет… Будет. Нам помогут. И когда они узнали… Кто-то из них крикнул: «Смотрите! У него семь родинок на щеке!» Как только были произнесены эти слова, в зал хлынул яркий ослепительный свет!.. Я увидела: это солнце вынырнуло из-за туч и огромное, жаркое стояло в одном из окон.. А ты…

Розоватая пена появилась в уголке рта Елены Ивановны, стали подгибаться колени, по напрягшемуся телу прокатилась судорога. Теперь оба сына держали ее за руки и плечи.

Начинался приступ эпилепсии.