Может, нарисовать себя?

Она почувствовала рядом с собой движение, и сбоку, в зеркале, где-то очень далеко качнулся темный силуэт. Наташа досадливо скривила губы, вспомнив, что она не одна в квартире. Она как-то совершенно забыла о Славе, о том, что он мог проснуться — да конечно, он мог проснуться после таких криков, после падения телефона.

— Я устала, — хрипло шепнула она зеркалу. — Я сейчас просто умру.

Слава молча подошел к ней, взял за плечи и заставил отвернуться от зеркала, внимательно посмотрел ей в глаза и покачал головой.

— Нельзя, — сказал он. В бледном слабом свете его лицо казалось далеким и безразличным. Неожиданно Наташа подумала, что, хоть и давно знакома со Славой, совершенно ничего о нем не знает. Она качнулась вперед и прижалась сухим лицом к его груди. Нужно успокоиться, немедленно успокоиться — ее ждет книжка, которую она должна прочитать до конца.

— Ну, ну, — пробормотал Слава растянуто и сонно. От него сильно пахло сигаретным дымом и водкой, и он слегка пошатывался. — Тихо, не плачь. Ну, Наташ… Ночь пройдет, наступит утро ясное…

— Я и не плачу, Слав, не могу уже больше. Только ты не понимаешь…

— Ты уж извини, я все слышал.

Наташа оттолкнула его и вздернула голову.

— Что ты слышал?

— Достаточно, чтобы кое-что понять. Это Надя раскопала, да? Ты это в ее книжке прочитала?

— Что ты понял?! — настойчиво спросила она.

Слава отвернулся и вошел в темную комнату. Сел в кресло и уставился в пустой, чуть поблескивающий отражением света коридорной лампы экран телевизора.

— Я понял, что у тебя беда, — глухо сказал он и неожиданно звонко шлепнул себя ладонью по голой груди. — Я понял, что ты узнала то, что тебе знать не следовало, и человек, которого я любил, в этом виноват. И я понял, что теперь не знаю, что мне делать, что чувствовать и что думать, и чем тебе помочь. Наташка, расскажи мне все, расскажи немедленно или я вытрясу это из тебя и книжку отниму… Я тебе поверил, так что… Ты мне всегда казалась человеком достаточно честным… хоть и замученным… А теперь ты сама на себя не похожа. Что происходит?

— Я расскажу, Слава. Мне осталось несколько страниц. Я дочитаю и расскажу, только ты не трогай меня пока, ладно?

— Ладно. Я еще подожду, — равнодушно ответил Слава и вытянулся в кресле, продолжая внимательно смотреть в пустой экран. Наташа отвернулась, посмотрела на разбитый телефон, потом выключила свет и вернулась в комнату.

23 августа.

Дорогая Натуля.

Не знаю, зачем я тебе это пишу — наверное, потому, что я большая трусиха и мне проще будет сунуть тебе этот листок в руки и просто сбежать, чтобы не видеть твоего лица и твоих глаз. А может быть, просто на всякий случай, если вдруг со мной что-то случится, и я уже не смогу тебе этого сказать. Жизнь ведь такая странная штука — она может вдруг совершенно неожиданно кончиться. И может кто-то там наверху решит, что с меня уже достаточно.

Я не хотела, чтобы так вышло — но как-то все получилось само собой, одно за другим. Интересно, существует ли скорость у темноты. Может, темнота — это не отсутствие света, а нечто самостоятельное? Тогда ее скорость намного выше скорости света. Да, тогда все получается… буквально только что мы были на свету, а теперь уже идем в темноте, и чем дальше мы идем, тем темнее становится. Я не знаю, удастся ли нам когда-нибудь добраться до света.

Наташа, пожалуйста, прости меня. Я действительно хотела, как лучше. Ты спасла мне жизнь, а я только глубже загоняю тебя в болото. Я виновата. Но я все исправлю, как смогу исправлю, как только пойму, в чем дело. Пока что я все-таки еще ничего не понимаю, но мне кажется, что я начинаю нащупывать определенную связь. Твой пра-пра… не знаю какой дед что-то сделал тогда в своей мастерской, и это что-то теперь хочет от тебя избавиться — наверное, потому, что ты можешь делать то же, что и Неволин, и можешь это что-то уничтожить. Я просматривала даты и вдруг поняла, почему некоторые из них такие странные, почему были года, когда на дороге никто или почти никто не погибал. Посмотри сама: 1975 — год твоего рождения. Ты родилась на дороге, может из-за этого между вами такая связь… ты родилась рядом с чем-то, что является результатом преступления, совершенного твоим дедом (не думаю, что он совершил какое-то благое деяние), и поэтому ты это чувствуешь. Так вот, смотри: до 1979 года она затаилась, выжидала, собиралась с силами, а в 1980 снова принялась за свое — до 1985 года, когда ты начала рисовать серьезно. Помнишь, ведь именно в том году ты нарисовала свою первую странно-страшную картину, я еще тогда сказала, что ее хорошо смотреть на ночь вместо фильма ужасов, и ты обиделась? А она почувствовала опасность и снова затаилась — до 1995 года, когда ты вышла замуж и свои картины совершенно забросила. Вот когда она совершенно обнаглела, хотя ты жила рядом с ней. Она чувствовала, что ты ничего не можешь ей сделать. А 2000 год — возможно, ты знаешь, я и не сильно-то виновата в тех переменах, которые начали с тобой происходить. Возможно, действительно, как ты сказала, подошел какой-то срок. Во всяком случае, она это поняла и снова затаилась. Возможно, она берегла силы — берегла для тебя. Я не думаю, что ей так-то просто убивать людей. Помнишь, мы говорили про инфаркты и инсульты — почему она всех не убивает таким способом, а устраивает аварии? Мне кажется, такие смерти ей не подходят — ей нужно что-то другое — что-то, что бывает именно при авариях… может, ей нужно, чтобы тела обязательно повреждались — помнишь, ты говорила мне про исчезнувшую кровь? Может, вместе с этой кровью она получает от нас что-то особенное — может, наш страх, может, что-то еще… Может, она питается самим фактом именно такой смерти? Чтобы получить это, ей проще было портить машины, пугать лошадей, а действовать на нас ей очень сложно? Ведь ей еще и нужно расти. Я не знаю, что будет, когда она вырастет. Ее нужно убить, и сделать это можешь только ты, иначе бы она тебя так не боялась, не оберегала бы так твое неведение, убив Игоря. Слишком много непонятного и слишком много совпадений вокруг тебя, слишком. Пожалуйста, поверь мне. Я знаю, что ты терпеть не можешь мистику, ты всегда говорила мне, что всякое мистическое зло — это все глупости — все зло идет только от людей. Вот и взгляни на это со своей точки зрения. Может быть, дорога — это зло, совершенное человеком. Не думай о его мистическом существовании, а думай о его человеческом происхождении. Все ее поступки слишком уж напоминают человеческие — тебе не кажется?

Пока что я буду узнавать все сама, не буду тебя впутывать — я и так уже принесла тебе достаточно бед. Я отдам тебе это письмо, когда буду во всем абсолютно уверена и когда смогу перебороть то, о чем ты мне тогда сказала — очарование властью — оно действительно очень сильно — и ты это тоже знаешь, так что смотри, не повтори моих ошибок. Если же ты читаешь это письмо сейчас в моем дневнике, это значит, что со мной что-то случилось. Не расстраивайся и прости меня. Будь осторожна. Для меня вначале все это было игрой, но теперь это не игра, и ты это тоже понимаешь.

P.S. Жаль, что когда-то не получилось у нас сделать тот коврик — помнишь? На котором хотели улететь в сказку. Мы бы сейчас были так далеко.

— А может получилось? — прошептала Наташа, кладя ладонь на страницу и крепко прижимая. — Может, получилось, и ты уже улетела?

Она изо всех сил зажмурилась, и вдруг ей показалось, что она на дороге и мчится куда-то в свете фонарей, словно ветер без тяжести тела, и внизу мелькает серебристый выщербленный асфальт, и платаны злобно шумят по бокам, тряся умирающими листьями, точно юродивые грозящими пальцами, у обочин лежат искореженные машины, конные экипажи и стоят люди — множество людей, которые жили и умерли задолго до ее рождения, во время ее рождения и после него — и среди них стоит Лактионов, и стоят Надя, и Виктория Семеновна, и отец, а вон и Дик среди множества других собак и кошек… стоят, молчат и ждут чего-то, а она летит и что-то летит ей навстречу и сейчас…