— Пятьдесят крон, — удрученно ответил я.

Этот человек вынул пятидесятикроновую банкноту.

— Мое почтение, пан адвокат. -

И ушел

Хотелось бы мне знать, у скольких пражских адвокатов этот человек побывал, но ко мне вторично он не приходил.

И это еще не конец истории, — подхватил доктор Витасек. — Несколько лет тому назад, когда я работал ординатором в госпитале, привезли к нам больного с бледной и одутловатой физиономией; ноги у него распухли, как колоды, судороги, затрудненное дыхание — короче, классическое воспаление почек, прямо как пишут в учебниках; разумеется, помочь ему было уже нельзя. Однажды меня позвала сиделка: мол, этого почечника из седьмой палаты сейчас опять схватит.

Иду к нему и вижу, бедняга задыхается, потный как мышь, глаза вытаращены от ужаса — приступы смертельной тоски при этой болезни очень страшны.

— Ну, старина, — говорю я ему, — сейчас я вам сделаю укол, и все будет хорошо.

Пациент замотал головой.

— Доктор, — еле выдавил он из себя, — я… вам должен сказать… пусть только эта женщина отойдет!

Я предпочел бы вспрыснут ему мо, но как только увидел его глаза — сразу же отослал сиделку.

— Ну, выкладывайте, дружище, — говорю, — а потом спать.

— Доктор, — простонал он, а в его глазах стоял такой, знаете, безумный страх, — доктор, я больше не могу… Я все вижу эту… Я не могу спать, я должен рассказать вам…

И рассказал, задыхаясь, борясь с судорогами… Ничего подобного, друзья, я никогда не слышал.

— Гм, гм, — кашлянул адвокат Баум.

— Не бойтесь, — проронил доктор Витасек, — я не стану пересказывать; это уже врачебная тайна. После исповеди он лежал как мокрая тряпка, совершенно обессиленный. Понимаете, достопочтенный отец, я не мог ему отпустить грехи или дать умный совет; но я дал ему, знаете, две дозы морфия, а когда он проснулся — еще, и опять потом, — пока он не уснул навеки. Если хотите знать, я ему изрядно помог.

— Аминь, — произнес отец Вовес и слегка задумался. — Это вы хорошо сделали, — добавил он мягко, — по крайней мере, он больше не мучился.