Конечно, мы не видели перед собой никакого будущего, однако все, что до сих пор сдерживали внутри себя, прорвалось, подобно лавине, и захватило нас своим круговоротом. Хотя я непрестанно и говорила себе, что это невозможно, но, тем не менее, не могла больше противиться себе.

Мы были уже немолоды. Сами давно взрослые, да еще семья у него, так что было бы разумней расстаться и больше не видеться. Но когда я увидела его, то неодолимая сила повлекла меня к нему. Я не могла больше по-настоящему работать, в голове была лишь одна мысль — находиться рядом с ним.

До войны было иначе: если я влюблялась, то с еще большим жаром работала. Тогда мне нравилось быть окруженной мужчинами и принимать их ухаживания. Похоже, моей натуре было свойственно в состоянии влюбленности испытывать неподдельную радость.

Но на этот раз все было иначе. Больше всего я желала оставаться с ним наедине, все же остальные были мне в тягость. Я хотела видеть лишь его одного. Но это не получалось. Приходилось работать без прежнего усердия.

Он же под различными предлогами старался не бывать дома. Конечно, я говорила ему, что он может спокойно возвращаться домой, но в действительности была бесконечно счастлива, когда мы вместе могли провести одну ночь.

Если случалось, что он хвалил мою стряпню, несмотря на мои скудные познания в кулинарном деле, я, хоть и знала, что он лишь льстит мне, от радости готова была расплакаться.

Но даже когда он оставался ночевать у меня, ему чуть ли не каждые полчаса названивала жена. Это было хуже всего. В конце концов, мы сунули телефон в ящик и поставили в шкаф.

Его отец жил на даче за городом. Мать очень рано умерла, и отец, похоже, был одинок, хотя ему по хозяйству и помогала старшая дочь, тоже вдова. К. представил меня своему отцу. Я часто навещала старика, принося ему сыр, сало и ветчину (невзирая на свой возраст, он очень любил эти западные яства). Мы приезжали к нему два раза в месяц, так как старик необычайно радовался, когда мы приходили. Поскольку здоровье жены К. было неважным, она не имела возможности навещать его.

Мы оба думали о неизбежной разлуке, ибо, если так и дальше будет продолжаться, это сулит нам одно несчастье, но мы боялись себе в этом признаться.

Все чаще по ночам звонил телефон, что становилось для меня невыносимым. Его жена, похоже, испытывала то же самое. Хотя никто из нас не заговаривал об этом, но мы хотели жить вместе. Он знал одного уже в летах мужчину, жившего в Одавара, который помогал ему. Он оказывал ему поддержку как в профессиональном, так и в личном плане, и вот однажды я сопровождала К. в тот особняк. Старик любил разглагольствовать. Судя по моему первому впечатлению, он был крайне изворотлив и не вызывал особого доверия. Тем не менее, он тотчас предложил нам свой вариант выхода.

— Я постараюсь убедить твою жену, только наберитесь терпения. Если вы действительно любите друг друга, я даю слово, что найду решение. Только вот четверо детей не шутка. Возьмете ли вы детей к себе? Или же каждый оставит у себя по паре? Но это мы еще обговорим.

Я рассказала ему, что у меня самой есть ребенок. Если детей К. буду воспитывать я, то обращаться с ними буду как со своими собственными детьми, даже если это отразится на моем сыне. Такова была моя точка зрения.

Но хитрый старик говорил также и с женой К.:

— Я позабочусь, чтобы он порвал с этой женщиной.

Просто он говорил то, что все хотели слышать. Мое первое впечатление оказалось верным.

В любом случае я тогда жила лишь ради К. и была безмерно счастлива. Я застегивала ему рубашку, завязывала галстук и надевала носки. Прежде я никогда подобного не делала. Скорее я сама нуждалась в поддержке и любила, когда мужчины что-то делали ради меня. Теперь же все было иначе.

Я души в нем не чаяла. Моя страстная любовь заставляла меня выказывать, как много он для меня значит. Я ежедневно провожала его на работу до самой подземки. Когда он проходил через турникет, меня охватывало тяжелое чувство, как будто я его больше не увижу.

Когда я была замужем за дипломатом, то не задумывалась над тем, сколь важно положение замужней женщины, но с той поры, как познакомилась с К., даже сама поразилась, насколько беспокоило меня то, что я не была с ним официально расписана.

Мне казалось невероятным, как это я, отличающаяся большим самоуважением, стала считаться с мнением его сослуживцев и позволила запугивать себя ночными телефонными звонками. Уже одна мысль о расставании с ним была подобна ножу в сердце.

Однажды с одной четой геологов из ставки главного командования мы пошли в заведение «Рюко-тэй» в районе Янагибаси, чтобы показать им устраиваемый там фейерверк. Я ради удобства, поскольку мы стояли рядом, представила нас как господина и госпожу К.

Вокруг было много иностранцев, и все обращались ко мне как к госпоже К.

Но спустя некоторое время появилась уже упомянутая переводчица и прямиком направилась к нам.

Все могли слышать, что та говорила.

— Эта женщина вовсе не госпожа К. Она его любовница. Почему вы называете ее госпожой К.? То, что он берет с собой на официальные встречи и любовницу, по отношению к вам является проявлением неучтивости, — стала громко жаловаться та по-английски. Мне было так нестерпимо стыдно, что хотелось провалиться сквозь землю.

Но наша гостья госпожа Морфи заступилась за меня.

— Супруга или нет, это совершенно неважно. Она была сегодня обворожительной хозяйкой и всем нам очень пришлась по душе, будь она госпожой К. или нет, — сказала она прямо.

Моя обидчица замялась и отошла.

В те дни я пережила много неприятного, и, оставаясь наедине с возлюбленным, бывала или несказанно рада, или же смертельно огорчена, так что меня захлестывало то чувство счастья, то отчаяния. Это было ни на что не похожее время.

Я написала бесчисленное число прощальных писем (ибо не могла высказать все это вслух), которые хотела оставить ему у себя дома, продолжая, тем не менее, лихорадочно ждать его прихода, и совершенно забывала об этих письмах, когда оказывалась рядом с ним. Я вновь становилась у плиты и рвала выстраданное письмо. Так происходило постоянно. Любой посчитал бы меня сумасшедшей.

Когда К. беспокоили дети, он всегда спрашивал моего совета. Обычно разговоры о детях были у нас под запретом. Хотя эту тему мы по возможности избегали, он поделился со мной, что непременно хочет послать свою старшую дочь в школу под патронажем миссионеров. Тогда вопрос о «экзаменационных мучениях» еще не стоял так остро, как сейчас, но все же для девушки было легче перейти из частной школы в университет, где хотели бы видеть ее родители. Даже жена похвалила его за это решение.

Я очень хорошо знала директора этой миссионерской школы (он был француз) и смогла посодействовать, чтобы девочку туда приняли. Ей было двенадцать лет, и лицом она очень походила на отца. Я была очень рада, что смогла как-то помочь ему и его дочери.

Хотя мое сердце терзала печаль, я любила его больше всего на свете, и для меня утратили всякий смысл такие понятия, как благоразумие и честь. Естественно, мне опротивели всякие встречи, да и ему не нравилась моя работа. Собственно говоря, я жила одним ожиданием, и все, что я ни делала, делала ради него. Так что я жила от встречи к встрече, и мое положение становилось все более безысходным. К тому же телефонный ночной террор усугублял дело. Сложилось невыносимое положение, но о разрыве не было и речи. Я предложила открыть свое дело. Тогда он вернется к своей семье, после чего мы встречались бы уже не у меня, а где-то в другом месте.

Дни напролет я думала только о нем. Мне уже было самой себя жалко, однако, если я открою какое-нибудь дело, это могло бы меня как-то отвлечь… Такое понимание пришло слишком поздно, но все же направило мои усилия в нужную сторону.

Мысль открыть ресторан или бар нам обоим была не по вкусу. Поэтому мы решили открыть магазин кукол. Мы хотели назвать его К, по начальной букве моего имени Кихару. Возможно, я тем самым пыталась придать смысл своей пустой жизни, состоящей лишь из ожидания, и, таким образом, я занялась изготовлением кукол. К счастью, нам удалось отыскать приемлемые помещения на улице Намики, в седьмом квартале. Моя бабушка, мама и сын жили теперь на втором этаже, внизу же располагался магазин.