Раньше, когда они жили на Эльзасском бульваре, рынок находился напротив их дома, сразу через мостик, и стоило раскрыть окна, как квартиру наполнял запах овощей и рыбы.

Не спеша, словно на воскресной прогулке, они шли вдоль мола, не сговариваясь, останавливались перед каждым судном, долго смотрели на него.

Ему вдруг захотелось подшутить над собой.

— Когда я один, мне случается забывать о времени и, словно передо мной разыгрывается необычный спектакль, я, застыв, смотрю на матроса в шлюпке, который драит белую яхту щеткой и мылом.

— Ты любишь корабли?

— Я без ума от них и знаю их все до одного. Я с первого взгляда вижу, какой ушел, а какой прибыл.

Большинство из них редко выходят в море. Черный кеч[7], вон там, дальше, принадлежит американскому писателю; его можно увидеть за пишущей машинкой. Он, кажется, знаменит у себя на родине.

Несколько дольше они задержались у огромной, размерами с теплоход, яхты, экипаж которой, без метрдотелей и горничных, насчитывал больше тридцати человек. Каждый год яхта пересекала Атлантику и бросала якорь на Бермудах.

— Завидуешь? Андре задумался.

— Нет! В сущности, я не хочу быть богатым: деньги внушают мне страх.

Но не хочу быть и бедным, хотя…

— Продолжай.

— Трудно объяснить. Временами меня охватывает тоска: отказаться от всего, не иметь никаких обязательств, ничем не быть связанным, ни за что не Держаться…

— Тебе не кажется, что в этом есть что-то от литературщины?

— Разумеется. А твои родители богаты?

— Я сказала бы, что отец зарабатывает достаточно, чтобы мы жили безбедно.

— Вот-вот, это и есть предел моих желаний, при условии, что я не стану рабом комфорта и смогу заниматься любимым делом.

— Отец увлечен своей работой. Если бы еще не куча бумаг, которые приходится заполнять!

— Главное, на мой взгляд, свобода. Как сейчас: можно остановиться здесь или чуть дальше и ни перед кем не отчитываться. А вот и мой рыбачок.

— Ты его знаешь?

— Мы никогда не разговаривали. Сколько лет ты ему дашь?

— Сорок-пятьдесят.

— Пожалуй. Во всяком случае, еще не пенсионер. Он не инвалид, не калека. И на вид вполне здоров.

— Почему ты о нем говоришь?

— Потому что, когда бы я ни пришел сюда, утром или вечером, я почти уверен, что найду его на этом самом месте, между Кормораном и смешным маленьким суденышком с двумя шверцами[8] под нидерландским флагом.

Не знаю, почему он облюбовал именно это место, а не какое-нибудь другое. Ведь здесь столько якорей, что забросить удочку не так-то просто.

Андре поискал глазами поплавок.

— Видишь маленькую красную пробку? Представь себе, что ты часами смотришь на нее в надежде, что она дрогнет и разом уйдет под воду.

— И он что-нибудь ловит?

— Никогда не видел, чтобы он хоть что-то поймал.

Но странно: его увлечение заразительно. Бывает, я минут пятнадцать стою рядом с ним и тоже волнуюсь, когда пробка начинает подрагивать.

И не я один. Иной раз нас собирается трое или четверо. На краю мола есть еще один рыбак, но тот человек серьезный: он ловит на спиннинг и вытаскивает довольно крупную рыбу.

— Ты и за ним наблюдаешь?

Неужели она мило подсмеивается над ним? Он не пытался скрыть от нее свои недостатки, причуды, ребячество. Действительно, порой он вел себя по-детски, несмотря на атлетическое сложение и серьезность в учебе. С ней он чувствовал себя счастливым, но ему в голову не приходило ухаживать — он не видел в ней женщину.

— Странный ты парень, Андре!

— В чем?

— Во всем. Иногда тебе можно дать все двадцать, а порой ты ведешь себя, как один из моих братьев. Хотелось бы мне, чтобы братья были похожи на тебя!

— Потому что они забавляли бы тебя?

— Да нет же, не придирайся. Просто я чувствовала бы себя уверенней.

— Ты и так чувствуешь себя уверенно — с родителями.

Он вспомнил о телефонном звонке накануне вечером, о Буадье в своем кабинете, о матери, вернувшейся из кухни в гостиную и усаживающейся рядом с Франсиной.

— Кому звонишь?

— Андре, мама.

Он вдруг помрачнел, и, как сказал отец, в его глазах сверкнула молния.

— Ты им рассказала?

— Что?

— Сама знаешь что. О встрече в четверг.

— Ты хочешь услышать правду?

— А для чего же я тогда спрашивал?

— Ты не рассердишься на меня?

— Нет, обещаю.

— Да, рассказала.

— Когда?

— Вчера, сразу после нашего разговора по телефону.

— Зачем?

— Я тебя предупреждала: я рассказываю им все.

— Даже если тебя это не касается?

— Но это меня тоже касается.

Он становился все агрессивнее и, продолжая смотреть на корабли, вряд ли действительно видел их.

— Как это?

— Во-первых, ты мой друг. По крайней мере так мне кажется.

— Что же теперь, рассказывать все твоим родителям?

— А во-вторых, здесь и моя вина. Если бы я, заметив твою мать, не вскрикнула, ты и не увидел бы ее.

— Думаешь, так было бы лучше?

— Возможно. Для тебя.

— Но разве это не наша тайна?

— Об этом я как-то не подумала.

— И что сказали твои родители?

— Отец закрыл дверь — мы мешали ему работать.

— Тебе не кажется, что он закрыл ее из скромности?

— Возможно.

— Когда-то они дружили с моим отцом, и, если не ошибаюсь, отец до сих пор высоко ценит его. Я почувствовал это, особенно у вас, глядя, как они сидят друг против друга. А что думает твоя мать?

Франсина молчала, и он продолжал:

— Боишься обидеть меня? Поверь, что бы ты сейчас ни сказала, ничего не изменится. Она знала, да?

— Кажется, да.

— Ты лишь убедила ее?

— Она знала.

— И другие тоже? Многие, да?

— В отличие от того, что ты можешь подумать, мама стала ее защищать.

— То есть?

— Она заметила, что люди почти всегда с удовольствием говорят о других, особенно-плохое.

— А остальное? Дом на улице Вольтера?

— Я сказала маме, что после того, как мы с тобой расстались, ты туда возвращался. Верно?

— Да. И еще раз на следующий день.

Она испугалась.

— Чтобы расспросить?

— Нет. Чтобы посмотреть.

Его вдруг охватило жгучее желание бросить ей вызов. А ведь он поклялся себе никому, и уж тем более ей, не говорить об увиденном.

Он ухмыльнулся:

— Она пригласила меня.

— Кто?

— Мадам Жанна, та, что сдает меблированные комнаты. Она чем-то похожа на мою бабушку, разве что ростом поменьше и помоложе. Так вот, она пригласила меня прийти к ней с хорошенькой девушкой и даже дала адреса нескольких баров, где их можно найти столько, сколько душе угодно.

На ходу, словно невзначай, она слегка коснулась его руки, и он уже более возбужденно продолжал:

— Там довольно мило, чисто, полно вышивок и безделушек, как у бабушки, с одной лишь разницей: из конспирации ставни весь день закрыты. Он не хотел плакать и сжал кулаки.

— Частенько, — сказала она, — мужчины выходят раньше своих подружек, опасаясь, что на улице их увидят вместе. По другой причине, которая мне ив голову не пришла бы, женщины одеваются дольше мужчин.

— Прекрати, Андре.

— Ты же сама спросила, возвращался ли я туда. Выйди мы из бара пораньше, возможно, нам повезло бы увидеть и мужчину.

— Как ты можешь!

— А что? Что я такого сказал? Почему я должен делать из этого трагедию? Ты уверена, что у твоего отца никогда не было похождений? Я лично очень хотел бы, чтобы мой оказался любовником своей ассистентки. Она милая, веселая, без комплексов. По крайней мере развлекся бы.

— Ты ужасен, Андре.

— А ты говоришь не то, что думаешь. Признайся, твоя мать презирает мою.

— Она не осуждает ее.

— Понтий Пилат! Тем не менее на ужин она нас больше не позовет. А к нам пришла лишь потому, что наши отцы случайно встретились через двадцать лет и решили увидеться еще раз. Потом же, побывав у нас, следовало из вежливости пригласить к себе. Теперь, когда твоя мать выполнила свой долг, мы — квиты.