ГЕРОДОТ

ФУКИДИД

КСЕНОФОНТ

Издание «Библиотеки античной литературы» осуществляется под общей редакцией С. Апта, М. Гаспарова, М. Грабарь-Пассек, С. Ошерова, Ф. Петровского, А. Тахо-Годи и С. Шервинского

Составление и предисловие Т. Миллер

Примечания М. Гаспарова и Т. Миллер

В наследии древнегреческой литературы имена Геродота, Фукидида, Ксенофонта стоят в одном ряду с именами Эсхила, Софокла, Еврипида, Аристофана или Платона: как и великие драматурги или знаменитый автор диалогов, три названных историка создали произведения, которые уже в античности были оценены как классическая норма и образец литературного жанра. Их творчество завершает и увенчивает формирование в художественной прозе рационалистической картины мира, которая стала складываться в VI веке до н. э. Именно тогда утвердившееся после великой колонизации VIII-VI веков полисное рабовладельческое общество начало созидать внутри себя новую культуру, дополняя и исправляя то представление о мире, которое давал греку героический эпос. В VI веке подвергались пересмотру присущие эпосу представления о космосе, богах, об известных грекам землях и народах; тогда появились первые учения о материальной первооснове мира и его структурном единстве и были сделаны попытки аллегорически истолковать мифы и найти им не противоречащее разуму объяснение.

В том же VI веке до н. э. появились и первые хроники, этнографические описания местностей и городов. Насколько можно судить по косвенным указаниям у поздних авторов и по сохраненным ими фрагментам, эти первые начатки повествовательной прозы сосредоточивали свое внимание на родословиях основателей городов, достопримечательностях местностей и обычаях народов. Составителям интересны были красочные детали и мелкие подробности. Вот, например, о каком содержании лидийской хроники сообщается у Афинея, древнегреческого писателя III века н. э. (XII, р. 515, Д): «Лидийцы дошли до такой наглости, что первые стали оскоплять женщин, как повествует Ксанф лидиец». Тот же Афиней (IX, р. 394, Е) приводит следующую цитату из персидской хроники: «Харон Лампсакский, повествуя в своих «Персидских историях» о Мардонии, о том, как около Афона было погублено персидское войско, пишет об этом так: «И тогда впервые у греков появились белые голуби, которых раньше не было».

Источником сведений для хронистов служили старинные предания, мифы, сказы. Там, где «факты» казались бессмысленными, хронист отвергал их или находил для них иное, согласное с разумом объяснение. «Я описываю это так, как мне кажется правильным, потому что многочисленные рассказы эллинов смешны, на мой взгляд», — заявлял Гекатей Милетский. Пример того, как именно Гекатей критиковал мифы, мы находим у Павсания (III, 25, 5): «Некоторые из эллинских поэтов написали, будто Геракл вывел этой дорогой из Аида пса, хотя через пещеру нет под землю никакой дороги и едва ли кто легко согласится, что под землею есть какое-либо жилище богов, в котором собираются души мертвых. Вот Гекатей Милетский нашел более вероятное толкование, сказав, что на Тенаре вырос страшный змей и был назван «Псом Аида», так как укушенный им тотчас же умирал от его яда»1 (Павсаний. Описание Эллады. М., «Искусство», 1938).

Таким образом, определяющей чертой этих первых памятников повествовательной прозы становилось стремление «найти правду» и взять из предания то, что можно проверить собственными глазами. К работе хронистов прилагалось слово ??????? («история»), которое имело двойной смысл: «свидетельство очевидца» и «расследование путем допроса».

Благодаря двум особенностям полисного строя — отсутствию в нем власти жрецов и огромной роли живого ораторского слова — критика мифологического предания не свелась к простым «исправлениям» этого предания, но смогла дать начало новому творчеству, которое противопоставило себя традиционной поэзии н мифологии. В VI веке оно проявилось и в том, что, в противовес космогоническим мифам эпоса, греческие астрономы и математики создавали новое учение о космосе как о целом, в котором все подчинено общему закону, и за многообразием видимого мира прозревали скрытое его единство. В V веке рационалистическое объяснение получил уже не только космос, не только мир неживой природы, но и все то, что тесно связано с самим человеком: его физиологические состояния, его деятельность, его высшие нравственные ценности. Исходная позиция рационализма — стремление понять устройство мира не как игру иррациональных сил, а как жесткую связь причин и следствий — послужила также отправной точкой для возникновения научной медицины, филологии, для первых концепций исторического развития н первых опытов анализа человеческих характеров.

Именно в это время врач Гиппократ (род. около 460 г. до н. э.) с острова Коса стал по-новому объяснять причины болезней, ставя их в зависимость не от воли божества, а от условий человеческого существования. На человеческий организм Гиппократ и его последователи начали смотреть как на микрокосмос, подчиненный тому же закону равновесия, которому подчинена вся природа. Таким путем стало возможным не только определить саму болезнь как отклонение соков человеческого тела от этого закона и как нарушение равновесия организма и географической среды, но и прогнозировать ход и определять лечение этой болезни.

То же отношение к человеческой деятельности как к причинно обусловленной, прогнозируемой и управляемой лежало в основе возникшего в V веке обучения ораторскому искусству. В демократическом полисе ораторская речь была неотъемлемой частью всей государственной жизни: тяжбы в судах и обсуждение в народном собрании вопросов внутренней и внешней политики проходили перед лицом сотен и тысяч граждан, которые подачей голосов выражали свое отношение к речам выступавших ораторов. И потому умение говорить так, чтобы увлечь и убедить огромную толпу, было непременным условием для участия в любой политической деятельности. Такому умению необходимо было учиться, так как один природный дар для этого был недостаточен. В связи с широкой демократизацией полисов в середине V века до н. э. обучение ораторскому искусству приняло огромный по масштабам древнего мира размах. И это имело самые радикальные, далеко идущие последствия для всей последующей культуры античного мира, да и для развития всей мировой культуры. Обучение ловкому произнесению речей предполагало особое отношение к словесному искусству уже не как к божественному вдохновению и дару муз, а как к ремеслу, в котором легко можно натренироваться, если знать правила обращения с материалом. Для того чтобы научить оратора говорить, надо было познакомить его с теми средствами выразительности, которые делают речь убедительной, а для этого нужно было сначала исследовать и выявить наиболее действенные способы логической аргументации и наиболее эффектные стилистические приемы. Обучение ораторскому искусству оказывалось таким образом неразрывно связанным с филологической работой над самим языком и стилем.

Первые опыты создания науки об искусстве слова (риторики) относятся уже к 60-м годам V века, когда в Сицилии двое учителей, Тисий и Корак, составили учебник, в котором указывалось, из каких частей должна состоять ораторская речь. Начинание Тисия и Корака было продолжено далеко за пределами Сицилии. Примерно с середины V века по городам Греции стали разъезжать странствующие лекторы, которые за плату брались кого угодно обучить ораторскому мастерству. Их называли «софистами» («учителями мудрости»). Софисты учили своих слушателей приемам, которые делают речь убедительной, независимо от того, какой предмет в ней рассматривается. В основе лежали два основных правила: говорить языком ясным и приятным для слуха и пользоваться доводами, для всех понятными и близкими. Занимаясь обучением, софисты создавали новый стиль прозаической речи. Их работа коснулась прежде всего грамматики (морфологии, лексики) и звуковой стороны речи. Они первые упорядочили употребление синонимов, родовых окончаний, наклонений и стали нарочито располагать слова с одинаковыми окончаниями в особой последовательности, чтобы речь звучала необычно и приковывала к себе внимание слушателей. Аргументация, которую софисты предлагали применять в речах, была вполне утилитарной: доводы пользы и выгоды, рассчитанные на сочувствие самой широкой публики. Софисты составляли для своих учеников вымышленные речи-упражнения, в которые вводили весь набор рекомендуемых ими приемов и доводов. Тем самым они по существу создавали уже новую прозу, отличающуюся и от хроник, еще близких к устной речи, и от философской прозы, еще близкой к поэзии. Проза софистов была уже рассчитана на эстетическое воздействие, на то, чтобы нравиться, и она демонстрировала, как рационалистический подход к языку и исследование причин человеческих поступков могут быть использованы в словесном творчестве. Однако софистическая проза не могла еще стать художественной литературой в полном смысле этого слова, так как она не была связана с определенным, именно ей свойственным пониманием мира и человека. Софист хвалился тем, что своей увлекательной речью может с равным успехом доказывать вещи, прямо противоположные, может «слабый довод делать сильным» и говорить по-разному об одном и том же.