Всего Тимофей Пантелеевич сделал на 1-м Украинском фронте 143 успешных боевых вылетов. И девять «возвратов». «Под последним подразумевается возвращение, без удара по цели. Бывает двух видов. Первый по неисправности самолета или фотоконтроля. Допустим, подлетаю к линии фронта – пошла температура, пришлось возвращаться. А куда я пойду на одном двигателе? Или, допустим, после взлета, «нога» не убирается. Что делать? Садись. Могло задание не подтвердиться фотоконтролем, тоже считался “возврат”. Второй – это не обнаружение цели по причине тумана или дымки. Помню, обидный такой возврат. Вылетели на бомбежку к Ратибору, это город в Чехословакии. Там плотная дымка была до высоты 400 метров. Ну, какая при такой дымке бомбежка? Земли не видать. Пришлось возвращаться».

Многих, интересующихся историей Великой Отечественной войны, занимает вопрос о том, почему же советская авиация не использовалась так же интенсивно, как немецкая. Я не мог не переадресовать этот вопрос ветерану, чтобы получить ответ «из первых рук». «В основном, наверно, из-за слабого инженерного обеспечения аэродромов, что делало нас страшно зависимыми от погоды. Например, за февраль 1945 я сделал только два боевых вылета. Фрицы летали с “бетонок”, а мы с грунта. Февраль теплый, аэродромы раскисали, не взлететь. И мы сидели как проклятые. Хотя, когда аэродромы подсыхали, могли делать и по четыре боевых вылета в день, и все с пикированием. Для пикировщика это невероятно много. Это работа на износ. Зимой, опять же, могли за три месяца сделать по одному – двум боевым вылетам, а могли и не одного. То аэродром не пригоден, так как не было ни бульдозеров, ни грейдеров. Расчистили аэродром – погоды нет или фронт ушел, надо догонять и т.д. Хотя, летом обеспечение аэродромов улучшалось. Если достаточно долго стояли на месте, то могли и узкоколейку проложить для подвоза горючего и боеприпасов прямо на аэродром».

Боевой вылет засчитывался, «если “отработал” по цели и есть фотоконтроль. А уж попал – не попал, это как повезёт. Были очень “затратные" цели, т.е. количество боевых вылетов для их уничтожения требовалось невероятное – мосты, ж/д узлы и т.п. Немцы их прикрывали невероятно. Бывает, бомбишь – бомбишь, а всё никак не попадешь. Рядом да рядом. Это тебе не полигон.».

Вспомнил Пунев и о том, что много было не боевых вылетов. «Наверно, в раза три – четыре больше, чем боевых. Прежде всего, перелеты. Облет новой и отремонтированной техники. Ввод в строй молодого пополнения. Много было тренировочных вылетов. Например, после Львовской операции была оперативная пауза, и мы на задания не летали, но покоя не было. В полку постоянно вылетали на учебные вылеты, чтоб навык не терять. В нескольких сотнях метров от аэродрома “высыпали” круг, то ли песком, то ли известью, 10 м диаметром. Вешают, вам три боевые бомбы и, пожалуйста, лети. Надо было хотя бы одной бомбой в круг попасть. Попал – гуляй, не попал – заряжай еще три бомбы, пока не попадешь. Каждый вылет – это три пикирования, а я старался и четвертое каким-нибудь образом сделать (просил, что бы четыре бомбы подвешивали). Нагрузка на экипаж в таких вылетах очень большая, ну-ка – четыре пикирования подряд… Мой стрелок где-то яблоки воровал и меня ими кормил (кормежка у нас была сытная, но не очень разнообразная), только, что бы я в этот четвертый раз не шел, выматывались ребята сильно.»

Вот так маскировали самолёты на земле – сети, срубленные мелкие деревца и брезент на фонарь кабины. В последнем случае он играл не только препятствовал появлению бликов на земле от солнца, но ещё и не давал пыли царапать остекление.

И напоследок я постарался привести Тимофею Пантелеевичу выкладки, которыми оперируют некоторые «историки», разрабатывающие тезис о том, что Пе-2 «был довольно посредственным пикирующим бомбардировщиком». «Да?! А какой лучше?» Я упомянул о Ту-2. «А кто его видал и когда он на фронте появился? Я, например, за всё время пребывания на фронте, Ту-2 не видел ни разу. А чем им Пе-2 не нравится?» Вспомнил, что жалуются на то, что Пе-2 сложен в управлении: «Ерунда! Летать надо уметь. Я же тебе говорил…» Тезис о том, что при пикировании нельзя использовать внутреннюю подвеску, был так же легко опровергнут: «Ну и что? Крупный калибр все равно в бомболюк не влезет. У пикировщика основная подвеска внешняя. Это ж пикировщик». Так же не выдержал аргумент о недостаточности бомбовой нагрузки: «А сколько бомб надо, чтобы попасть? Одной хватит. Вот я в пикировании ей и попаду – одной. Даже имея только две 250 кг, можно развалить мост или корабль “с ходу" утопить, а уж если в эшелон попал, то и говорить ничего не надо. Поэтому Пе-2, неся одну тонну бомб, более эффективен, чем бомбардировщик несущий две тонны, но бомбящий горизонтально. Да и тонна бомб – это совсем не маленькая нагрузка». Утверждение о том, что бомбометание с Пе-2 было не очень точным из-за высокого выравнивания и большой просадки было «побито» реальными боевыми данными: «Ерунда! В 10-тиметровый круг бомбы укладывали, это что, маленькая точность?! Просадка же – из-за того, что Пе-2 машина скоростная. Можно было, конечно, размах крыла увеличить, и выскакивала бы она тогда сразу, но тогда бы скорость потеряли – и как тогда воевать?». Последним аргументом было утверждение о том, что тяжелые одномоторные истребители, типа FW190 или Р- 47 «Тандерболт», в качестве пикирующих бомбардировщиков были более эффективны, чем двухмоторные пикировщики, да и в бою с истребителями противника они могли за себя постоять, не требовали эскорта. За штурмовиков могли «сработать». В общем, были универсальны. «Правильно. Они использовали универсальное, а мы то, что даёт больший эффект в бомбометании». Значит – ответил я – Вы по-прежнему считаете, что Пе-2 был более эффективен как бомбардировщик? «Ну, конечно! У Пе-2 идет двойное прицеливание. Первое прицеливание ведет штурман. Наводит машину на расчетный угол сноса на боевом курсе, устанавливает БУР – боевой угол разворота прицела. Если этот угол не учесть и не установить, то при прицеливании летчиком (уже в пикировании) бомбардировщик снесет и по цели не попадешь. Кроме того, штурман контролирует высоту и дает сигнал сброса, поскольку летчик смотрит в прицел и за высотомером следить не может.

Вот летят, и штурман “меряет ветер”. Существует такой прибор – ветрочет, с его помощью определяют угол сноса, т.е. определяют направление, скорость ветра и под каким углом надо довернуть самолет на боевом курсе, чтобы его не снесло (нечто похожее летчик делает при посадке, где тоже доворачивают самолет в сторону ветра). С учетом определенного угла сноса, перед пикированием летчик разворачивает коллиматор своего прицела. Поэтому, когда летчик на пикировании осуществляет второе прицеливание через свой прицел, то из-за сноса он не ошибется, поскольку прицеливанием штурмана и разворотом оптической оси прицела летчика снос машины уже скомпенсирован.

На истребитель можно навесить сколько угодно бомб (дело не хитрое), но точности сброса на пикировании достигнуть не удастся, поскольку у летчика-истребителя нет возможности определить угол сноса на боевом курсе. Тот, кто этих тонкостей не знает, думает, что для попадания бомбой в пикировании, нужно летчику только цель в прицел поймать, а дальше само пойдет. Никуда оно не пойдет! Даже если поймаешь, то без учета угла сноса и точной высоты сброса никуда не попадешь. Даже если сумеешь выдержать высоту сброса (например, установишь автомат сброса), то от ошибки определения угла сноса, никуда не денешься. А ошибка в определении угла сноса в 1°, уже даёт отклонение попадания от точки прицеливания в 40 – 50 метров, а ты ошибёшься на куда больший угол.

Можно, конечно, попытаться скомпенсировать погрешности в сносе, малой высотой сброса и малой скоростью, как на немецком Ju87. Не спорю, "лаптежник" – пикировщик великолепный, но это ж вчерашний день. Тихоход и слабо вооружен. Вот у нас появилось зениток в достатке, и всё, кончился “Юнкерс". Летать еще долго летал, а как пикировщик кончился – перестал попадать, поскольку высоту сброса пришлось увеличить. А стало у нас больше истребителей, вообще перестал в небе появляться, такое старьё нашему истребителю – на один зуб. Это они сейчас, в мемуарах, все снайпера, а попробовал бы он мне рассказать, как он на “Юнкерсе” в башню танка попадал, то я только бы ему один вопрос задал: “А как ты учитываешь снос?" – и на этом бы всё закончилось.