На следующее утро в ворота ранчо проехал джип с широкими колесами и остановился перед домом. Из машины выбрался плечистый, крепкий мужчина с твердым, но добродушным лицом и обратился к Макинтайру, который вышел из дома навстречу.

— Джеймс Макинтайр?

— А в чем дело?

— Я — заместитель начальника полиции в здешних местах. У меня ордер на ваш арест.

— По какому обвинению?

— Действия, имеющие целью нарушить «Акт о безопасности космических полетов».

Тут из дома появился Чарли.

— Что за шум, Мак?

— А вы, надо полагать, Чарлз Каммингс? На вас тоже есть ордер. Плюс на человека по фамилии Харриман и судебное постановление опечатать ваш космический корабль.

— У нас нет никакого космического корабля.

— А вон в том ангаре что?

— Стратосферная яхта.

— Да? Ну тогда за неимением корабля я опечатаю яхту. Где Харриман?

— А вон он, — Чарли указал, не обращая внимания на мрачную гримасу Макинтайра.

Полисмен повернул голову. Чарли врезал ему, должно быть, точно в солнечное сплетение, потому что тот свалился как подкошенный.

— Черт бы его побрал, — обиженно пробормотал Чарли, потирая руку. Тот же самый палец, что я уже сломал один раз, когда играл в баскетбол. Вечно ему достается…

— Быстро давай старика в кабину, — перебил его Макинтайр, — и пристегни его к противоперегрузочному гамаку.

— Слушаюсь, капитан.

Они прицепили ракету к тягачу, вывезли ее из ангара, развернули и двинулись подальше от дома. Затем забрались в кабину. В правый иллюминатор Макинтайр заметил очухавшегося полицейского — тот беспомощно смотрел им вслед.

— Все в порядке, Чарли?

— Да, капитан. Но мы не можем взлететь, Мак. У корабля нет названия!

— У нас нет времени на твои суеверия!

Тут раздался слабый голос Харримана:

— Назовите его «Лунатик». Лучше и не придумаешь.

Макинтайр откинул голову и противоперегрузочную подушку, нажал две клавиши, затем сразу же еще три, и «Лунатик» взлетел.

— Ну как ты тут, папаша?

Чарли встревоженно глядел в лицо Харримана. Тот облизал губы и с трудом произнес:

— Все в порядке, сынок. В лучшем виде.

— Ускорение закончено. Теперь будет полегче. Я тебя развяжу, чтобы ты мог шевелиться, но пока тебе лучше оставаться в гамаке.

Он потянул за пряжку ремня, и Харриман коротко простонал.

— Что такое, папаша?

— Ничего. Все нормально. Но полегче с этим боком.

Чарли пробежался по его боку пальцами, легкими, уверенными прикосновениями опытного механика, отыскивая повреждения.

— Тебе меня не перехитрить, папаша. Но тут уж до самой посадки я ничем не смогу помочь.

— Чарли…

— Да?

— Ты можешь передвинуть меня к иллюминатору? Я хочу увидеть Землю.

— Пока еще смотреть не на что. Она под кораблем. Но как только мы развернемся, я тебя передвину. А сейчас, пожалуй, дам тебе снотворного и разбужу, когда мы развернемся.

— Я не буду спать!

— Как скажешь, папаша.

Чарли, словно обезьяна, пробрался в нос корабля и ухватился за крепление пилотского кресла. Макинтайр посмотрел на него вопросительным взглядом.

— Жив, — ответил Чарли, — но не в лучшей форме.

— Что с ним?

— Два ребра сломаны точно, а уж что там еще, я не знаю. И не известно, протянет ли он до конца полета, Мак. Сердце у него совсем ни к черту.

— Он выдержит, Чарли, не беспокойся. Крепкий старикан.

— Крепкий? Да он как канарейка — еле-еле душа в теле.

— Я о другом. Он в душе крепкий, а это важнее.

— Ладно. Но если ты хочешь, чтобы после посадки команда была в полном составе, тебе нужно будет садиться о-о-очень мягко.

— Сяду. Я сделаю полный оборот вокруг Луны и пойду по сужающейся спирали. Горючего у нас, думаю, хватит.

Теперь они двигались без ускорения. Когда Макинтайр развернул корабль, Чарли вернулся к Харриману, отцепил гамак и перенес его к боковому иллюминатору. Макинтайр зафиксировал «Лунатика» в положении дюзами к Солнцу, затем дал короткий тангенционный импульс двумя расположенными в середине корабля маневровыми двигателями — корабль начал вращаться вокруг своей оси, создавая слабое подобие гравитации. Период невесомости, наступивший по окончании первого этапа полета, вызвал у старика, как это обычно бывает, тошноту и головокружение, и Макинтайру хотелось избавить своего пассажира по крайней мере от этих неудобств.

Но сам Харриман почти не замечал собственного состояния.

Ведь вот он, космос, — все, как ему представлялось раньше. Луна, величественно проплывающая в иллюминаторе, только гораздо больше, чем он когда-либо видел с Земли, и все ее знакомые черты различимы теперь так ясно, словно они вырезаны на камее. Затем корабль поворачивался, и в поле зрения появлялась сама Земля — да, именно так он видел ее в своих мечтах: огромный диск благородного небесного тела, будто спутник неведомой планеты; во много раз больше Луны, видимой землянам, во много раз ярче, и несравненно красивее. Чарующая, манящая красота… К Атлантическому побережью Америки приближался закат, граница тени прорезала северную часть континента, пересекала Кубу и почти целиком, кроме западного побережья, скрывала Южную Америку. Харриман наслаждался ясной голубизной Тихого океана, ощупывал размытую зелень и мягкие коричневые тона материков, восторженно взирал на холодные бело-голубые полярные шапки. Канаду и северные штаты закрывали облака, зона низкого давления расползлась почти на весь континент, но чистая белизна отраженного от облаков света радовала глаз даже больше, чем полярные снега.

Корабль продолжал вращаться, Земля уплывала из поля зрения, и в иллюминаторе появились звезды — те же, знакомые с Земли звезды, только яркие, немигающие, на фоне абсолютной, почти живой черноты. Затем снова появилась Луна и вновь овладела мыслями… Харриман был безмятежно счастлив; такое счастье редко дается даже людям, прожившим долгую жизнь. Он чувствовал себя так, словно в нем соединились сразу все люди, жившие когда-то на Земле, заглядывавшиеся на звезды и мечтавшие.

Тянулись долгие часы полета, а он все смотрел и смотрел, иногда впадая в полудрему и видя сны. Один раз он, должно быть, и в самом деле уснул либо провалился в болезненное забытье, потому что проснулся, услышав голос Шарлотты, своей жены: «Делос! Ну-ка немедленно иди домой! Ты что, хочешь простудиться и умереть?!».

Бедная Шарлотта! Она была ему хорошей женой, действительно хорошей. Харриман не сомневался, что, умирая, она жалела только об одном — о том, что некому будет о нем позаботиться. И не ее вина, что ей не дано было разделить его мечту, его тягу к звездам.

Когда они зашли над обратной стороной Луны, Чарли приладил гамак к правому иллюминатору. Харриман разглядывал знакомые по тысячам фотоснимков черты лунной поверхности с каким-то ностальгическим восторгом, как будто его ждало возвращение на родину. Вскоре они вновь очутились над обращенной к Земле стороной, и Макинтайр медленно снизился, готовясь к посадке на востоке от моря Плодородия, в десяти милях от Луна-Сити.

Учитывая обстоятельства, посадка прошла не так уж плохо. Макинтайр садился без наводок с поверхности и без второго пилота, который следил бы за радаром. Стараясь опустить корабль помягче, он увлекся маневром и промахнулся миль на тридцать в сторону от намеченной точки, но тем не менее сделал все, что было в его силах. Их все-таки тряхнуло, хотя и несильно.

Когда осела взметенная дюзами пыль, в рубке появился Чарли.

— Как там наш пассажир? — встревоженно спросил Макинтайр.

— Сейчас погляжу, но ручаться ни за что не стану: это не самая лучшая твоя посадка, Мак.

— Черт побери, я и так сделал все, что мог!

— Я знаю, капитан. Не обращай на меня внимания.

Пассажир был жив и в сознании, хотя из носа у него текла кровь, а на губах пузырилась розовая пена. Он безуспешно пытался выбраться из гамака, и Чарли с Макинтайром вдвоем освободили его наконец от ремней безопасности.