Кровь бросилась Марилле в голову. Эта девчонка взяла без спросу ее драгоценную брошь, потеряла, а теперь спокойно говорит об этом, и на лице ее нет ни капли сожаления или раскаяния!

— Ты поступила ужасно, Энн. — Марилла изо всех сил старалась сдерживаться. — Ты самая скверная девочка, какую только можно себе представить.

— Да, наверное, — хладнокровно кивнула Энн. — Я заслуживаю самого ужасного наказания. Твой долг, Марилла, — наказать меня. И пожалуйста, наказывай меня поскорее, чтобы я могла пойти на пикник со спокойным сердцем.

— Какой еще пикник? Ни на какой пикник ты не пойдешь, Энн Ширли! Это и будет тебе наказанием. Да за твой проступок ты заслуживаешь куда более суровой кары.

— Как? Ты не пустишь меня на пикник? — Энн соскочила с кровати и схватила Мариллу за руку. — Но ты же обещала меня отпустить! Как же так? Я для того и призналась, чтобы ты меня пустила. Накажи меня как хочешь, Марилла, только, пожалуйста, пожалуйста, позволь мне пойти на пикник! Там же будет мороженое! Может быть, у меня больше никогда в жизни не будет случая попробовать мороженое!

Марилла с каменным лицом оттолкнула девочку.

— Перестань клянчить, Энн. Ни на какой пикник ты не пойдешь. Это мое последнее слово.

Осознав, что уговоры бесполезны, Энн пронзительно закричала и бросилась ничком на кровать, где принялась рыдать и корчиться, дав волю своему отчаянию.

— Боже правый! — ахнула Марилла и поспешно вышла из комнаты. — По-моему, она ненормальная. Разве так ведут себя нормальные дети? Или она безнадежно испорчена. Боюсь, что Рэйчел была права. Но назад ходу мне уже нет.

Совершенно расстроившись, Марилла провела утро в непрерывных трудах. Когда все домашние дела были переделаны, она вымыла крыльцо и полки, где стояли бидоны с молоком. Ни крыльцо, ни полки вовсе в этом не нуждались, но в работе Марилла находила облегчение. Потом она решила пройтись с граблями по двору.

Когда наступило время обеда, она поднялась по лестнице и позвала Энн. Над перилами появилось заплаканное личико.

— Иди обедать, Энн.

— Я не хочу есть, — сквозь слезы проговорила девочка. — У меня кусок застрянет в горле. Мое сердце разбито. Когда-нибудь ты пожалеешь, что разбила мое сердце, Марилла. Но я тебя прощаю. Когда тебя начнут мучить угрызения совести, вспомни, как я тебя простила. Только не заставляй меня есть, особенно вареную свинину с горохом. Такая неромантичная еда совсем не подходит для человека с разбитым сердцем.

Марилла резко повернулась и пошла на кухню, где обрушила все свои горести на Мэтью. Брат выслушал ее, но сердце его разрывалось: Марилла поступила по справедливости, но все равно…

— Ты права, Марилла, ей не следовало брать брошь, — согласился он, уныло глядя в тарелку, где лежала свинина с горохом: похоже, как и Энн, он считал, что эта еда не подходит для человека, у которого скверно на душе. — Но она же еще совсем маленькая девочка — и такая славная девочка. Неужели тебе ее не жалко? Она так мечтала об этом пикнике.

— Ты меня удивляешь, Мэтью Кутберт! Я считаю, что она еще легко отделалась. Она будто и не понимает, как скверно поступила, — вот это меня больше всего огорчает. Если бы я видела, что она раскаивается, мне было бы легче. И ты тоже, я вижу, совсем этим не огорчен — как всегда, готов во всем ее оправдать!

— Да что там, она ведь совсем ребенок, — повторил Мэтью, которому больше ничего не приходило в голову. — И нельзя забывать, где она выросла: ее же никто не воспитывал.

— Ну так вот, теперь я ее воспитываю! — отрезала Марилла.

Мэтью умолк, но остался при своем мнении.

После обеда, который прошел в атмосфере общего уныния, Марилла вымыла посуду, покормила кур и вспомнила: когда она в понедельник вернулась с собрания и снимала свою кружевную черную шаль, то заметила в ней небольшую дырочку. «Надо пойти ее зашить», — решила она.

Шаль лежала в ящике комода. Марилла вынула ее, и тут луч солнца, пробившийся сквозь завесу дикого винограда, закрывавшего окно, высветил что-то, сверкнувшее фиолетовым блеском. Марилла ахнула и схватила аметистовую брошь, которая висела на ниточке, зацепившись за нее застежкой.

— Боже правый, — проговорила она, тупо глядя на брошь, — как это понимать? Вот же моя брошь, и вовсе она, оказывается, не утонула в пруду. Зачем же эта девочка на себя наговорила? Нет, это просто черти со мной играли. Теперь я вспомнила: когда я в понедельник сняла шаль, я на минутку положила ее на комод. Вот брошь, видно, и зацепилась. Что же теперь делать?

Сжимая в руках свою находку, Марилла поспешила к Энн. Та уже перестала плакать и с подавленным видом сидела у окна.

— Энн Ширли, — серьезно начала Марилла, — я нашла свою брошь. Она зацепилась за кружевную шаль. Но что за басню ты сочинила мне сегодня утром?

— Но ты же сказала, что не выпустишь меня, пока я не признаюсь, вот я решила признаться, чтобы пойти на пикник. Я весь вечер придумывала чистосердечное признание и повторяла его много раз, чтобы не забыть. А ты все равно не пустила меня на пикник, так что я старалась напрасно.

Марилла рассмеялась. Но она чувствовала себя виноватой.

— Энн, до чего ты только не додумаешься! Но я была не права — теперь я это вижу. Я должна была тебе поверить — ты мне еще ни разу не соврала. Но зачем же было сознаваться в том, чего ты не делала? Это тоже нехорошо. Хотя я сама тебя к этому вынудила. Так что давай договоримся — если ты простишь меня, я прощу тебя, и все у нас будет хорошо. И давай быстрее собирайся на пикник.

Энн взлетела как ракета.

— Ой, Марилла, а разве я не опоздала?

— Нет, не опоздала. Сейчас два часа. Они, наверное, только начали собираться, а чай станут пить не раньше чем через час. Умойся, причешись, надень свое клетчатое платье, а я тем временем соберу тебе пирожков и пирожных. Их у меня в доме предостаточно. Я скажу Джерри, чтобы он запряг кобылку и отвез тебя на озеро.

— О Марилла! — в восторге завизжала Энн, бросаясь к умывальнику. — Пять минут назад у меня сердце разрывалось от горя и я жалела, что родилась на свет, а сейчас у меня прямо крылья выросли!

Вечером Энн вернулась домой в состоянии неописуемого блаженства.