— Я привезу его к вам завтра, — сказал Джильберт.

— Везите — дети будут очень рады, — ответила миссис Паркер.

— Мы вам очень признательны, — сказала Энн.

— Будем надеяться, что все к лучшему, — мрачно заявила Шримпу Сьюзен, скрывавшаяся на кухне.

— Как это мило со стороны миссис Паркер взять к себе Уолтера, — заметила тетя Мария, когда Паркеры уехали. — Она мне сказала, что он ей очень нравится. Странные, однако, у людей бывают вкусы. По крайней мере, две недели можно будет спокойно заходить в ванную, не опасаясь наступить на дохлую рыбу.

— Дохлую рыбу? Как это?

— Вот именно, Анни, дохлую рыбу. Ты когда-нибудь наступала босой ногой на дохлую рыбу?

— Э-э-э, нет, но я не…

— Уолтер поймал вчера форель и положил ее в ванну, чтобы она не уснула, миссис доктор, голубушка, — объяснила Сьюзен. — Если бы она так и оставалась в ванне, все было бы в порядке, но она как-то ухитрилась оттуда выпрыгнуть и за ночь уснула. Конечно, если ходить повсюду босиком…

— Я давно поставила себе за правило ни с кем не ссориться, — отрезала тетя Мария и вышла из комнаты.

— А я сто раз говорила себе не обращать на нее внимания, — сказала Сьюзен.

— Ох, Сью, она и мне на нервы действует… но потом, надеюсь, я не буду так раздражаться. И наверно, наступить босой ногой на мертвую рыбу действительно неприятно.

— А по-моему, лучше наступить на мертвую, мама, — заметила Ди. — Живая к тому же еще и дергается.

Надо признать, что это замечание вызвало улыбку и у хозяйки и у прислуги.

Таким образом, вопрос был решен, но все же перед сном Энн призналась Джильберту, что боится за Уолтера: вряд ли ему будет хорошо в Лоубридже.

— У него слишком тонкая нервная организация и слишком живое воображение, — сказала она.

— Вот именно, слишком, — отозвался Джильберт, который принял в тот день трех новорожденных. — Мне кажется, что он даже боится подниматься в темноте по лестнице. Ему будет очень полезно пообщаться с детворой Паркеров. Глядишь, вернется совершенно другим ребенком.

Энн не спорила. Наверно, Джильберт прав. Без Джима Уолтеру одиноко в Инглсайде. К тому же, если вспомнить, что было, когда родился Джефри, становится ясно, что Сьюзен надо по возможности освободить от хлопот с детьми — хватит ей забот по дому и капризов тети Марии, которая, кстати, прогостила у них уже четыре недели вместо двух.

Уолтер лежал в постели и пытался, дав простор фантазии, отвлечься от гнетущей мысли, что завтра его увезут из дома. У мальчика действительно было очень живое воображение. Оседлав его, как белого жеребца — такого, как на картинке в гостиной, — он привольно носился по просторам времени и пространства. Для него и Инглсайд, и Лощина, и кленовая роща, и болото, и берег бухты были населены эльфами, дриадами, русалками и троллями. Черная гипсовая кошка, которая стояла на каминной полке в библиотеке, на самом деле была ведьмой. По ночам она оживала, разрасталась до огромных размеров и бродила по дому. Уолтер вздрогнул и натянул одеяло на голову. Он часто пугался собственных выдумок. Может быть, тетя Мария и не ошиблась, когда сказала, что он «чересчур уж нервный и чувствительный», хотя Сьюзен никогда не простит ей этих слов. С другой стороны, возможно, что была права тетя Китти Макгрегор, которую считали «ясновидящей». Заглянув в дымчато-серые, прикрытые длинными ресницами глаза Уолтера, она сказала, что у него «душа старика в теле ребенка». Порой казалось, что его старая душа знала слишком много такого, с чем не мог справиться его детский ум.

Утром Уолтеру сказали, что папа отвезет его в Лоубридж после обеда. Мальчик ничего на это не возразил, но за обедом у него вдруг в горле встал комок, и он поспешно опустил глаза, на которых выступили слезы. Однако от всевидящей тети Марии ему их скрыть не удалось.

— Уж не собираешься ли ты расплакаться, Уолтер? — спросила она таким тоном, будто для шестилетнего мальчика не может быть ничего позорнее, чем расплакаться. — До чего же я презираю детей, у которых глаза вечно на мокром месте. И почему ты не съел мясо?

— Я съел мясо, только жир оставил, — ответил Уолтер, моргая изо всех сил, чтобы загнать слезы назад, но все еще не осмеливаясь поднять глаза. — Я не люблю жир.

— Когда я была ребенком, — завела свою любимую песню тетя Мария, — у меня не спрашивали, что я люблю и что нет. Надеюсь, что миссис Паркер отучит тебя привередничать. У них в семье с детьми особенно не цацкаются.

— Пожалуйста, тетя Мария, не пугайте Уолтера Паркерами, — твердо сказала Энн.

— Извини, Анни, — кротко отозвалась тетя Мария, — я совсем забыла, что мне запрещено делать какие бы то ни было замечания твоим детям.

— Пропади ты пропадом! — пробурчала Сьюзен, выйдя на кухню за десертом — любимым пудингом Уолтера.

Энн почувствовала себя виноватой. Джильберт бросил на нее укоризненный взгляд: дескать, можно быть и более терпимой к слабостям бедной одинокой старухи.

Джильберт сам чувствовал себя неважно. Он просто устал, да к тому же тетя Мария не способствовала согласию в семье, хотя он упорно отказывался в этом признаваться даже самому себе. Энн решила, что осенью, если все будет благополучно, отправит его на месяц в Новую Шотландию пострелять дупелей.

— Ну как, чай хорошо заварен? — спросила она тетю Марию, стараясь загладить свою вину.

— Слишком слабый, — отозвалась та, поджав губы. — Но это не имеет значения. Кому дело до того, нравится ли какой-то старухе поданный ей чай. А вот некоторые любят приглашать меня в гости.

Но Энн не стала доискиваться связи между последними двумя высказываниями. Она вдруг побледнела.

— Пожалуй, я пойду прилягу, — слабым голосом сказала она. — Знаешь, Джильберт, не задерживайся в Лоубридже… и позвони мисс Карсон.

Энн как-то поспешно поцеловала Уолтера — словно ее мысли были заняты другим. Уолтер мужественно крепился, чтобы не заплакать. Тетя Мария тоже поцеловала его в лоб — Уолтер терпеть не мог, когда его целовали в лоб влажными губами — и наказала:

— Смотри прилично веди себя за столом. Не хватай куски без спросу. Если будешь так делать, придет черный старик и засунет тебя в большой черный мешок.