— Еще папа, бывало, дразнил ее из-за этого. Надо было тебя предупредить… но у меня совсем из головы выскочило. Но если она и в самом деле решит уехать, не препятствуй ей, — сказал Джильберт, только из чувства родственного долга удержавшись от того, чтобы не добавить: — Скатертью дорожка!

— Да не уедет она! Дождешься такого счастья, как же! — вставила присутствовавшая при разговоре Сьюзен.

Но на этот раз мисс Бейкер ошиблась. Тетя Мария уехала на следующий же день, напоследок простив всех и каждого.

— Не вини Анни, Джильберт, — великодушно заявила она. — Я готова поверить, что она не хотела меня оскорбить. И я не сержусь на нее за то, что она всегда все от меня скрывала, хотя для человека с такой тонкой душевной организацией, как у меня… Несмотря ни на что, бедная Анни мне всегда нравилась, — продолжала она, словно признаваясь в постыдной слабости, — но вот Сьюзен Бейкер — это другого поля ягода. Могу только одно тебе посоветовать напоследок, Джильберт: приструни прислугу и не разрешай ей вольничать.

Сначала обитатели Инглсайда не могли поверить своему счастью. И только постепенно осознали, что тетя Мария в самом деле уехала… что опять можно смеяться, и никто не будет жаловаться на головную боль… что можно открыть все окна, и никто не разворчится из-за сквозняков… что можно спокойно есть поданную на стол еду, и никто не скажет, что твое любимое блюдо вызывает рак желудка…

«Никогда я так не радовалась отъезду гостя, — несколько виновато подумала Энн. — По крайней мере, опять можно жить так, как хочется».

Шримп умывался на подоконнике, в саду расцвели первые пионы.

— Какой красивый наш мир, правда, мама? — сказал Уолтер.

— Календарь предсказывает, что июнь будет погожим, — заметила Сьюзен. — Состоится несколько свадеб и по крайней мере двое похорон. Наконец-то мы опять увидим свет! И подумать только, что я наотрез отказывалась устраивать этот день рождения, миссис доктор, голубушка. Нет, все-таки Провидение печется о нас. И как вам кажется, миссис доктор, голубушка, не подать ли доктору к бифштексу жареного лука?

— Не пора ли нам подумать… о собаке? — спросил как-то Джильберт.

В Инглсайде, с тех пор как отравили старого Рекса, не было собаки, но мальчикам нужен был четвероногий друг, и доктор решил купить щенка. Однако он все время был так занят, что до щенка у него никак не доходили руки. И вот наконец Джим принес домой небольшого палевого щенка с вызывающе торчащими черными ушками.

— Мама, мне подарил его Джо Риз. Его зовут Джип. Можно мне его держать?

— А какой он породы? — с сомнением спросила Энн.

— По-моему, в нем много всяких пород, — ответил Джим. — Но это же даже лучше. Так он гораздо интереснее, чем если бы он был какой-нибудь одной породы. Мама, ну пожалуйста!

— Ну, если папа согласится…

Папа не возражал, и Джип поселился в Инглсайде. Все его обитатели приветствовали появление щенка, кроме Шримпа, который весьма недвусмысленно выразил свое отношение к пришельцу. Джип нравился даже мисс Бейкер, и днем, когда Джим был в школе, щенок, пока Сьюзен сидела за прялкой на чердаке, охотился там по темным углам на воображаемых крыс. Сьюзен признавала, что ей веселей работать на чердаке, когда там щенок, и считала, что ни одна другая собака не может додуматься до того, чтобы валиться на спину и болтать в воздухе лапами для того, чтобы ей дали косточку. Когда Берти Друк пренебрежительно сказал про Джипа: «И это ты называешь собакой?», Сьюзен рассердилась не меньше Джима.

— Да, — отрезала она, — это — собака. А по-твоему, кто — гиппопотам?

И Берти пришлось отправиться домой, не получив ни кусочка замечательного изделия, которое мисс Бейкер называла «хрустящий пирог» и пекла специально для мальчиков и их приятелей. Правда, ее не было поблизости, когда Мак Риз спросил: «Где ты это нашел — морем выбросило?» — но Джим и сам сумел постоять за Джипа. Когда же Нат Флэгг сказал, что у Джипа слишком длинные ноги, Джим ответил, что у собаки ноги должны, во всяком случае, доставать до земли. Нат не отличался находчивостью и не придумал, что на это возразить.

В тот год ноябрь был пасмурным, дули холодные ветры, и Лощина почти все время была заполнена какой-то мглой — не благородным и таинственным белым туманом, а тем, что Джильберт называл «дрянной унылой сыростью». Детям приходилось играть в основном на чердаке, но зато они подружились с двумя куропатками, которые каждый вечер прилетали на ночевку на большую яблоню, и с пятью ярко раскрашенными сойками, которые являлись на задний двор и с озорным посвистом склевывали хлеб, который им крошили дети. Только сойки были очень жадные и не подпускали к еде других птиц.

В декабре три недели шел снег, и пришла зима. Поля покрылись белой пеленой, на столбы нападали высокие шапки снега, мороз разрисовал стекла прихотливыми узорами, и окна Инглсайда светились в снежных сумерках, обещая приют и отдых всем путникам. В ту зиму в Глене родилось, по мнению Сьюзен, неслыханное количество детей, и, оставляя доктору «кое-что перекусить» в кладовке, она мрачно предсказывала, что он не дотянет до весны.

— Подумать только — у Друков уже девятый! Будто они и так мало наплодили!

— Наверное, миссис Друк так же восхищается своим новорожденным, как мы Риллой, Сью.

— Скажете тоже, миссис доктор, голубушка!

Прошло Рождество, на этот раз не омраченное присутствием тети Марии. Дети находили достаточно развлечений и на улице — выслеживали по свежему снегу кроликов, бегали наперегонки со своими тенями по насту на полях, катались на санках с искрящихся на солнце холмов и опробовали новые коньки на льду пруда. И палевый щенок с черными ушками повсюду носился за Джимом или встречал его радостным визгом, когда он приходил из школы, и спал в ногах у мальчика, и лежал у ног, когда он делал уроки, и сидел рядом, когда Джим обедал, время от времени тычась носом в ногу, чтобы напомнить о себе.

— Мамочка, я просто не знаю, как я жил раньше, когда у меня не было Джипа. Он даже разговаривать умеет, честное слово — глазами.

И вдруг — трагедия! Джип ни с того ни с сего погрустнел, стал вялым и перестал есть, даже отказывался от своих любимых бараньих ребрышек, которые ему предлагала Сьюзен. Послали в Лоубридж за ветеринаром, тот покачал головой и сказал, что пес, по-видимому, подобрал какую-нибудь отраву в лесу. Может, поправится, а может, и нет. Джип неподвижно лежал на своей подстилке, не обращая внимания ни на кого, кроме Джима. Мальчик гладил собаку, а она до самого смертного час виляла хвостиком.