Уже Хан пришел к Оке и [30 Июля] стал на высотах. Другой берег ее был занят Московскою передовою дружиною под начальством Князей Ивана Турунтая-Пронского и Василия Охлябина-Ярославского. Татары — думая, что у нас нет более войска, — спустили плоты на реку и хотели переправится; а Турки стреляли из пушек, из пищалей, чтобы отбить Россиян, которые, действуя одними стрелами, сперва было дрогнули и замешались… Но приспели Князья Пунков-Микулинский и Серебряный-Оболенский с полками: Россияне стали твердо. Скоро явились новые, густые толпы их и ряды необозримые: Князья Михайло Кубенский, Иван Михайлович Шуйский и сам Димитрий Бельский водрузили на берегу свои знамена. С правой и левой стороны еще шло войско; вдали показалась многочисленная запасная стража. Хан видел, изумлялся и с гневом сказал изменнику нашему, Симеону Бельскому, и Вельможам: «Вы обманули меня, уверив, что Россия не в силах бороться в одно время с Казанью и со мною. Какое войско! Ни я, ни опытные старцы мои не видывали подобного». Объятый ужасом, он хотел бежать: Мурзы удержали его. С обеих сторон летали ядра, пули и стрелы; ввечеру татары отступили к высотам, а Россияне, одушевленные мужеством, кричали им: «идите сюда; мы вас ожидаем!»

Наступила ночь: Воеводы Иоанновы, по словам Летописцев, пировали духом, готовясь к решительной битве следующего дня. Не было ни страха, ни сомнений; не хотели отдыха; стук оружия и шум людей не умолкали в стане; приходили новые дружины одна за другою с тяжелым огнестрельным снарядом. Хан непрестанно слышал издали радостные клики в нашем войске; видел при свете огней, как мы ставили пушки на холмах берега-и не дождался утра: терзаемый страхом, злобою, стыдом, ускакал в телеге; за ним побежало и войско, истребив часть обоза, другую же и несколько пушек Султановых оставив нам в добычу. Тогда в первый раз мы увидели в руках своих Оттоманские трофеи! — С сею счастливою вестию Димитрий Бельский послал в Москву Князя Ивана Кашина, а Князей Микулинского и Серебряного вслед за Ханом. Они пленили отсталых, которые известили их, что Саип-Гирей идет к Пронску. Хвалившись стать на Воробевых горах и разорить все области Московские, он думал уменьшить стыд свой взятием сей маловажной крепости, подобно Тамерлану, не завоевавшему в России ничего, кроме Ельца. Тогда главный наш Воевода отрядил вперед новые полки, чтобы скорее выгнать Хана из пределов России.

3 августа [1541 г.] Саип-Гирей обступил Пронск, где начальствовал Василий Жулебин, у коего было немного людей, но много смелости: он пушками, кольями и каменьями отбил неприятеля. Мурзы хотели говорить с ним: Жулебин явился на стене. «Сдайся, — сказали они: — Царь обещает тебе милость, или будет стоять здесь, пока возьмет город». Витязь ответствовал: «Божиею волею ставится град, и никто не возьмет его без воли Божией. Пусть Царь стоит: увидит скоро Воевод Московских». Саип-Гирей велел готовить туры для нового, сильнейшего приступа; а Жулебин вооружил не только всех граждан, но и самых жен. Груды камней и кольев лежали на стене; котлы кипели с водою; над заряженными пушками горели фитили. Тогда осажденные получили весть, что Князья Микулинский и Серебряный уже близко: клики веселья раздались в городе. Хан узнал о том, сжег туры и 6 Августа удалился от Пронска, гонимый нашими Воеводами до самого Дона; а Князь Воротынский разбил Царевича Иминя, который было остановился для грабежа в Одоевском уезде.

Вся Россия торжествовала сие счастливое изгнание сильного врага из недр ее; славила Государя и Полководцев. Юность Иоаннова, умилительная для сердец во дни страха, была особенною прелестию и торжества народного, когда державный отрок в храме Всевышнего благодарил Небо за спасение России; когда именем отечества изъявлял признательность Воеводам и когда они, тронутые его милостию, с радостными слезами отвечали ему: «Государь! мы победили твоими Ангельскими молитвами и твоим счастием!» Народ всего более верит счастию, и младые лета Иоанновы открывали неизмеримое поле для надежды. — Так чувствовали современники, которые видели в Саип-Гирее нового Мамая или Тамерлана и хвалились его бегством как славным для России происшествием. Они не думали о будущем. Что случилось, могло и впредь случиться. Россия, уже действительно сильная, оставалась еще жертвою внезапных нападений: мы хотели, чтобы неприятель давал нам время изготовиться к обороне; выгоняли его, но села наши пустели, и Государство лишалось главной своей драгоценности: людей! Только опыты веков приводят истинные меры государственной безопасности в твердую систему.

Князь Иван Бельский, будучи душою Правительства, стоял на вышней степени счастия, опираясь на личную милость державного отрока, уже зреющего душою, — на ближнее с ним родство, на успехи оружия, на дела человеколюбия и справедливости. Совесть его была спокойна, народ доволен… и втайне кипела злоба, коварствовала зависть, неусыпная в свете, особенно деятельная при Дворе. Здесь История наша представляет опасность великодушия, как бы в оправдание жестоких, мстительных властолюбцев, дающих мир врагам только в могиле. Князь Иван Бельский, освобожденный Митрополитом и Боярами, мог бы поменяться темницею с Шуйским; мог бы отнять у него и свободу и жизнь: но презрел бессильную злобу и сделал еще более: оказал уважение к его ратным способностям и дал ему Воеводство: что назвали бы мы ошибкою великодушия, если бы оно имело целию не внутреннее удовольствие сердца, не добродетель, а выгоды страстей. Шуйский, с гневом уступив власть своему неосторожному противнику, думал единственно о мести, и знаменитые Бояре, Князья Михайло, Иван Кубенские, Димитрий Палецкий, Казначей Третьяков вошли с ним в заговор, чтобы погубить Бельского и Митрополита, связанных дружбою и, как вероятно, усердною любовию к отечеству. Не было, кажется, и предлога благовидного: заговорщики хотели просто, низвергнув Властелина, занять его место и доказать не правость, а силу свою. Они преклонили к себе многих Дворян, Детей Боярских, не только в Москве, но и в разных областях, особенно в Новегороде. Шуйский, находясь с полками в Владимире, чтобы идти на Казань, обещаниями и ласками умножил число своих единомышленников в войске; взял с них тайную присягу, дал знать Московским клевретам, что время приступить к делу, и послал к ним из Владимира с сыном, Князем Петром, триста надежных всадников. Ночью 3 Генваря [1542 г.] сделалась ужасная тревога в Кремле: заговорщики схватили Князя Ивана Бельского в его доме и посадили в темницу; также верных ему друзей, Князя Петра Щенятева и знатного сановника Хабарова: первого извлекли задними дверьми из самой комнаты Государевой; окружили Митрополитовы келии, бросали каменьями в окна и едва не умертвили Иоасафа, который бежал от них на Троицкое подворье: Игумен Лавры и Князь Димитрий Палецкий только именем Св. Сергия могли удержать неистовых детей Боярских, поднявших руку на Архипастыря. Митрополит искал безопасности во дворце юного Иоанна; но Государь, пробужденный свирепым воплем мятежников, сам трепетал как несчастная жертва. Бояре с шумом вошли за Иоасафом в комнату Великого Князя; взяли, отправили Митрополита в ссылку, в монастырь Кириллов на Белеозере; велели придворным Священникам за три часа до света петь заутреню; кричали, господствовали, как бы завоевав престол и церковь; не думали о соблюдении ни малейшей пристойности; действовали в виде бунтовщиков; устрашили столицу. Никто в сию ужасную ночь не смыкал глаз в Москве. На рассвете прискакал Шуйский из Владимира и сделался вторично главою Бояр. Князя Ивана Бельского послали в заточение на Белоозеро, Щенятева в Ярославль, Хабарова в Тверь. Тишина и спокойствие восстановились. Но Шуйский еще нс был доволен: опасаясь перемены, добродетели Князя Ивана Бельского и общей к нему любви, он велел убить его, по согласию с Боярами, без ведома Государева. Три злодея умертвили сего несчастного Князя в темнице: Вельможу благодушного, воина мужественного, Христианина просвещенного, как пишут современники. Некогда подозреваемый в тайном лихоимстве, за излишнее миролюбие, оказанное им в двух войнах Казанских, он славою последних лет своей жизни оправдался в народном мнении.