В Европе мы сносились еще с Даниею и с Англиею: с первою о границах в Лапландии, со второю о торговле. Фридерик Датский, желая означить верный предел нашего и своего владения во глубине Севера, между Колою и Варгавом, присылал туда чиновника, Керстена Фриза; но он уехал назад, не хотев ждать Посла Московского, Князя Ивана Борятинского. Новый Король, сын Фридериков, Христиан IV, изъявив Феодору желание быть с ним в крепкой любви, также условился о съезде послов в Лапландии, и также бесплодно: Воевода, Князь Семен Звенигородский, и Наместник Болховский, Григорий Васильчиков, (в 1592 году) долго жили в Коле и не могли дождаться Христиановых поверенных. С обеих сторон извинялись дальностию и неверностию пути, бурями и снегами; с обеих сторон узнали по крайней мере, от старожилов Кольских и Варгавских, древнюю межу Норвегии с Новагородскою Лопью; велели жителям прекратить споры, торговать мирно и свободно, впредь до общего, письменного условия между Царем и Королем. Феодор, в удовольствие Христиану, дал слово освободить некоторых пленников, взятых Россиянами в набеге Датчан на уезд Колмогорский, и писал о том к начальникам Астрахани, Терской крепости и Сибири, куда ссылались военнопленные. Одним словом, Дания снова искала нашей дружбы, уже не мысля препятствовать морской торговле России с Англиею.

Сия важная торговля едва было не прервалася от взаимных досад Английского и нашего Правительства. Мы жаловались на обманы Лондонских купцев и требовали с них около полумиллиона нынешних рублей, взятых ими в долг из Царской казны, у Годунова, у Бояр и дворян; а купцы запирались в сем долге, слагали его друг на друга и жаловались на притеснения. Царь (в 1588 году) вторично посылал Бекмана в Лондон для объяснения с Елисаветою, которая долго не могла видеть его, оплакивая смерть человека, некогда милого ее сердцу: графа Лейстера; наконец приняла толмача Российского с великою милостию: отошла с ним в угол комнаты и беседовала тихо; пеняла ему без гнева, что он, года за четыре перед тем гуляв и беседовав с нею в саду, будто бы в донесении к Царю назвал сие увеселительное место низким именем огорода; спрашивала о здоровье Годунова; уверяла, что все сделает из дружбы к Феодору, но объявила новые требования, с коими приехал в Москву доктор Флетчер. Сей более ученый, нежели знатный Посланник именем Елисаветы предложил нашей Думе следующие статьи:

«Королева желала бы заключить тесный союз с Царем; но океан между ими: дальность, препятствуя государственному союзу, не мешает однако ж любви сердечной: так отец Феодоров, Государь славный и мудрый, всегда являл себя истинным братом Елисаветы, которая хочет быть нежною сестрою и великого сына его. Сия любовь, хотя и бескорыстная, питается частыми сношениями Венценосцев о делах купеческих: если гостей Английских не будет в России, то Королева и не услышит о Царе; а долговременная безвестность не охладит ли взаимного дружества?

Для утверждения сей, ее сердцу приятной связи, Королева молит Царя, чтобы он указал: 1) основательнее рассмотреть дело о сомнительном долге купцев Лондонских; 2) судить их только великому Боярину Годунову, благотворителю Англичан; 3) давать им, как было в Царствование Иоанново, свободный путь из Москвы в Бухарию, в Шамаху и в Персию, без задержания и без всякого осмотра товаров в Казани и в Астрахани; 4) Царским сановникам не брать у них ничего силою, без платежа денег; 5) отменить всякую заповедь в товарах, покупаемых Англичанами в России; 6) способствовать им в отыскании земли Китайской, давать вожатых, суда и лошадей на всех дорогах; 7) без письменного вида от Елисаветы не пускать никаких гостей в пристани между Варгавом и Двинским устьем, ни в Новгород; 8) денежным Российским мастерам беспошлинно переливать ефимки для купцев Лондонских; 9) ни в каких преступлениях не пытать Англичан, но отсылать к их старосте или прикащику, или в Англию для казни; 10) никого из них не беспокоить в рассуждении Веры. — Сим докажет Царь любовь к Елисавете».

Бояре написали в ответ: «Государь наш, благодаря Королеву за доброе к нему расположение, сам искренно желает ее дружбы, подобно своему великому родителю; но не может согласиться с тем, чтобы взаимная любовь Венценосцев питалась делами купечества и чтобы без торговли они уже не имели средств сноситься друг с другом. Такие выражения непристойны. Царь хочет жить в братстве с знаменитыми Монархами, с Султаном, Императором, Королями Испанским, Французским, с Елисаветою, и со всеми не для выгоды купцев, а для своего обычая государственного. В удовольствие Елисавете он жаловал гостей Лондонских, которые, забыв его милости, начали жить обманом, не платить долгов, ездить тайно в другие земли как лазутчики, в письмах злословить Россию, преграждать путь иноземным кораблям к Двинскому устью — одним словом, заслуживали казнь по уставам всех Государств; но Царь из уважения к Королеве, щадил преступников, и писал к ней о делах их; щадит и теперь: се его воля!

1) Хотя долг купцев Лондонских ни мало несомнителен; хотя сие дело было уже основательно рассмотрено в Царском Совете: но Государь из великодушия уступает им половину, требуя, чтобы они немедленно заплатили 12 тысяч рублей. — 2) Непристойно самому великому, ближнему Боярину и шурину Царскому судить купцев: ему вверено Государство; без его ведома ничего не делается: но судить Англичан будут люди приказные, а ему только докладывать. — 3) Из особенной любви к сестре своей, Елисавете, Государь дозволяет Англичанам ездить чрез Россию в Бухарию и в Персию, не платя пошлины с товаров, хотя другим иноземцам и не велено ни за версту ездить далее Москвы. — 4) Он не терпит, чтобы в его земле силою отнимали чужую собственность, у кого бы то ни было. — 5) Завета нет и не будет для гостей Лондонских в покупке наших товаров, кроме воска, вымениваемого иноземцами в России единственно на ямчугу или на зелье и серу. — 6) Невозможно Царю пускать иноземцев чрез Россию для отыскания других Государств. — 7) Удивительно, что Королева снова объявляет требование столь неблагоразумное и недружелюбное: мы сказали и повторяем, что в угодность Англии не затворим своих пристаней и не изменим нашего закона в торговле: свободы. — 8) Англичане вольны делать деньги, платя известную пошлину, как и Россияне. — 9) Никаких чужестранцев не пытают в России: Англичан же, обвиняемых в самых тяжких преступлениях, отдают их старостам. — 10) До Веры нет и дела Государю нашему: всякий мирно и спокойно живет в своей, как всегда у нас бывало и будет».

Посол, еще недовольный сими ответами на каждую статью его бумаги, требовал свидания с Годуновым и писал к нему: «Муж светлейший! Королева велела мне бить тебе челом от сердца. Она знает благоволение твое к ее народу и любит тебя более всех Государей Христианских. Не смею докучать тому, на ком лежит все Царство; но возрадуюся душою, если дашь мне видеть пресветлые очи твои: ибо ты честь и слава России ». Невзирая на лесть, Флетчер не имел совершенного успеха, и в новой жалованной грамоте, данной тогда Лондонским купцам, упоминается о пошлинах, хотя и легких. Годунов не взял и даров Королевы: «для того (писал он к Елисавете) что ты, как бы в знак неуважения к великому Царю, прислала ему в дар мелкие золотые монеты». К сильнейшему негодованию нашего Двора, явился в Москве новым Посланником от Елисаветы Иероним Горсей, некогда любимый Иоанном и Борисом, но в 1588 году изгнанный из России за умысел препятствовать торговле Немцев в Архангельске: Царь не хотел видеть его, ни Правитель; а Королева писала к Борису, что она не узнает в нем своего бывшего друга; что Англичане, гонимые Андреем Щелкаловым, уже не находят заступника в России и должны навсегда оставить ее. Сия угроза, может быть, произвела действие: ибо Годунов знал всю пользу Английской торговли для России, для нашего обогащения и самого гражданского образования; знал, что Иоанн III уже не мог исправить своей ошибки, чрезмерною строгостию выгнав купцев Ганзейских из Новагорода. Годунов же, как уверяют, любил Англичан более всех иных Европейцев, особенно уважая хитрую Елисавету, которая, жалуясь и грозя, не преставала изъявлять дружество к Феодору и в доказательство того запретила книгу, изданную (в 1591 году) Флетчером о России, оскорбительную для Царя и писанную вообще с нелюбовию к нашему отечеству. Может быть, и смерть знаменитого Царского сановника, ненавистного Англичанам, благоприятствовала их успеху: около 1595 года не стало ближнего, Великого Дьяка, Андрея Щелкалова (главного дельца России в течение двадцати пяти лет, угодного Иоанну и Борису отличными способностями, умом гибким и лукавым; совестию неупрямою, смесию достохвальных и злых качеств, нужною для слуги таких Властителей); а в начале 1596 года Елисавета уже благодарила Царя за добродетельную любовь к ней, за новую милостивую грамоту, данную им Лондонскому купечеству с правом вольной, неограниченной беспошлинной торговли во всей России, хваля мудрость нашей Государственной Думы (в коей Василий Щелкалов занял место брата своего, Андрея, называясь с сего времени Ближним Дьяком и Печатником). Елисавета в другом письме к Годунову опровергала клевету, для нее чувствительную, изъясняясь такими словами: «Ты, истинный благодетель Англичан в России, единственный виновник прав и выгод, данных им Царем, тайно известил меня, что Послы Императора и Папы, будучи в Москве, вымыслили гнусную ложь о моем мнимом союзе с Турками против держав Христианских: ты не верил ей — и не верь. Нет, я чиста пред Богом и в совести, всегда искренно желав добра Христианству. Спросите у Короля Польского, кто доставил ему мир с Султаном? Англия. Спросите у самого Императора, не старалась ли я удалить бедствие войны от его державы? Он благодарил меня, но хотел войны: теперь жалеет о том, к несчастию поздно! Сановник мой живет в Константинополе единственно для выгод нашей торговли и для освобождения Христианских узников. — Папа ненавидит меня за Короля Испанского, непримиримого врага Англии, сильного флотами и богатствами обеих Индий, но смиренного мною в глазах всей Западной Европы. Надеюсь и впредь на милость Божию, которою да благоденствует и Россия!»