— Его уже пора отпускать, да? — встревожено спросил Ноэль.

Фэнси взглянула на сына и улыбнулась:

— Да, уже пора. — И, увидев его приунывшее лицо, добавила: — Подождем еще пару недель, пока окончательно не убедимся, что он сможет позаботиться о себе.

Мальчик кивнул. Раньше он умолял мать оставлять зверей, которым они давали приют у себя. Но, повзрослев, понял, что диким животным лучше на свободе, в лесу, вдали от людей. Да и отец ни за что не позволил бы им этого.

Джон со снисхождением относился к увлечениям жены, но беспокоился, что звери, которых она приручала, могут покусать ее, а Ноэль и его трехлетняя сестренка Эми слишком привяжутся к животным, никогда не знавшим жизни в неволе.

Дети действительно близко к сердцу принимали судьбу зверей, нуждавшихся в помощи, поэтому на ферме постоянно обитали пушистые четвероногие питомцы.

Джон обычно покорялся неизбежному, ворча под нос, и никогда всерьез не упрекал Фэнси. Но оставить в доме лиса? Нет, он никогда не согласится на это, и Фэнси признавала, что в этом случае муж будет прав. Она была благодарна и за то, что он позволил ей ухаживать за лисенком так долго и даже построил ему вольер у задней стены дома.

Джон Марш был хорошим человеком с великодушным и добрым сердцем. Фэнси знала об этом с самой первой их встречи, когда, после смерти отца, он спас ее и шестилетнюю Фортуну от ужасной участи. Она была всего лишь пятнадцатилетней дикаркой, выросшей в лесной глуши, но он не колеблясь предложил ей выйти за него замуж, понимая, что это ее единственный путь к спасению.

Фэнси страшило замужество, сомнения одолевали ее. Джон был намного старше ее, да и сама мысль о браке откровенно пугала ее — особенно о браке с незнакомцем. И все же она никогда не жалела о случившемся. Джон был великодушен и щедр, хотя иногда и нетерпелив, у него было доброе сердце, которое, как она недавно начала понимать, было слишком добрым для жизни в диких лесах Мэриленда.

Благодаря материнским инстинктам Фэнси и мягкому характеру Джона за девять лет совместной жизни «семейство» сильно разрослось. Помимо их двоих детей и Фортуны, в доме жили енот Бандит, бельчонок Рыжик, пестрый кот Непутевый, упорно отказывающийся ловить крыс; Счастливчик, трехногий полукровка, помесь собаки и волка, вызволенный из капкана; и ворона Непоседа, которую Фортуна подобрала едва оперившимся птенцом со сломанным крылом.

Джон всегда мог догадаться, что в доме появился новый жилец, по лукавому выражению на лицах детей. Он качал головой и со вздохом спрашивал:

— Ну, кто же на этот раз? Лев? Тигр? Слон?

Ноэль и Эми разражались заливистым смехом и уютно устраивались у отца на коленях. Поздно вечером, лежа в постели с Фэнси, Джон допытывался, не собирается ли она облагодетельствовать всех обитателей окрестных лесов.

В последнее время Фэнси с трудом сдерживалась, чтобы не сказать, что она была бы счастлива, если бы ей удалось помочь ему. Они оба знали, что его доброе сердце начало сдавать.

Фэнси поднялась с земли, отправила Ноэля поиграть, а сама пошла в дом. Джон повез на аукцион в соседнее графство одного из своих призовых двухлеток. Она понимала, что вернется он очень утомленным, и хотела встретить его как следует. До его приезда нужно было успеть многое сделать.

Джон плохо себя чувствовал уже около года, и особенно в последние несколько месяцев. А посев должен начаться с приходом дождей — со дня на день. Чтобы пережить следующую зиму, им нужно было собрать по крайней мере бочку табака и вырастить несколько акров кукурузы. На их маленькой ферме работы всегда хватало. Джон был полон решимости добиться успеха в разведении лошадей, однако эта изнурительная работа, вкупе с возделыванием плантации, была не под силу одному человеку, даже сильному и здоровому.

Казалось, они постоянно находились на волоске от разорения, сколько бы сил и старания ни вкладывали в хозяйство. Фэнси приходила в ярость, думая о том, что Роберт, старший брат Джона, только и ждет, чтобы, как коршун, накинуться на их владения и забрать себе. Он всегда пугал ее, но в последнее время она просто содрогалась от страха при одной мысли о нем. Он был против женитьбы Джона, но теперь, овдовев, бросал на Фэнси взгляды, в которых она читала вожделение.

Отмахнувшись от тревожных мыслей, Фэнси взялась за метлу и принялась подметать большую комнату, служившую им одновременно столовой и гостиной. Джон пристроил по обе стороны от нее по маленькой комнате — одну для них и вторую для Фортуны с Эми. Их дом был больше, чем дома окрестных фермеров. Но Джон был не обычным фермером, а младшим сыном крупного плантатора и землевладельца. В отличие от Роберта, устремления Джона были скромными — он хотел иметь семью и маленькую ферму, чтобы разводить лошадей. Он не мечтал стать хозяином тысяч акров и многочисленных рабов для возделывания своих земель. Джону была не по душе сама мысль об этом.

Фэнси надеялась, что мужу придется по вкусу яблочный пирог, который она собралась испечь. В большой кастрюле на плите уже вовсю шипело и булькало мясное рагу, источая дразнящий аромат. Несомненно, душистое рагу и сладкий пирог пробудят его угаснувший аппетит.

Покончив с уборкой, Фэнси направилась к столу, отмерила муки, немного драгоценного масла, сахара и сушеных яблок. К возвращению Джона все будет готово для маленького семейного пиршества.

Он приехал затемно, когда дети уже спали, и без сил опустился на стул.

— Завтра я еду в Честертон, — сказал Джон, едва притронувшись к заботливо приготовленному женой ужину. — Я слышал, что туда приплывает корабль с иммигрантами.

Окинув мужа быстрым взглядом, Фэнси отметила сероватую бледность его лица и затрудненное дыхание.

— Я думаю, что тебе следует пару дней отдохнуть, прежде чем снова уезжать из дома, — сказала она, пытаясь унять закравшуюся в сердце тревогу.

На лбу и вокруг глаз Джона пролегли морщины.

— Мы должны пересадить молодой табак, или нам не продержаться следующую зиму.

— Но день или два…

— Иммигрантов быстро раскупят.

Фэнси нахмурилась. Джон уже больше месяца говорил о том, что нужно взять человека для работы в поле. Однако мысль о покупке работника-иммигранта была ей не по душе. Свободолюбивая натура Фэнси противилась решению Джона, но ничего лучше она предложить не могла. Фэнси сама пыталась помогать Джону в поле, пока Фортуна присматривала за детьми, но так не могло продолжаться долго. Фортуна сама нуждалась в опеке, она не могла говорить и мало чем отличалась от ребенка. Она была похожа на застенчивого эльфа и при любой возможности убегала в лес, предпочитая одиночество или общество бессловесных существ. Часто Фортуна исчезала на рассвете и не появлялась часами.

И все же, привести в дом человека, который не волен распоряжаться собой…

— Ты уверен в своем решении? — спросила она, и в голосе отразились ее сомнения.

— Это единственный выход для нас, Фэнси, — объяснил Джон с тяжелым вздохом. — Иммигранты сами соглашаются на работу, чтобы попасть в Америку. Это не рабство, а всего лишь наемный труд. Кроме того, если мы не выручим достаточно денег за табак, то не сможем прокормить лошадей зимой. Мне же одному засеять поле не под силу. Ты же знаешь, как жаль мне было продавать Смельчака, но у нас не было выбора. Нет его и сейчас.

Смельчак, двухлетний породистый жеребец, подавал надежды на славное будущее и был любимцем Джона. Но сохранение племенных лошадей было важнее обладания призовым скакуном, и поэтому Смельчак был продан, чтобы на вырученные деньги приобрести работника на ферму. То, что Джон решился на такой шаг, лишний раз подтверждало, как сильно пошатнулось его здоровье.

Фэнси подошла к мужу и положила руку ему на плечо. Его бледная кожа, давно не знавшая румянца, в последнее время приобрела сероватый оттенок. Джону исполнилось сорок четыре года, но выглядел он старше на десяток лет.

Фэнси захлестнула волна нежности. Она никогда не понимала, как Джон и Роберт могли появиться на свет у одних родителей. Алчный, жестокий, честолюбивый Роберт был полной противоположностью брату. Роберта переполняла жгучая обида на то, что не ему, старшему сыну, а Джону отец оставил лучший участок земли у реки и самых ценных породистых лошадей — гордость семьи. Роберт получил почти всю семейную недвижимость, но та часть наследства, что уплыла из его рук, до сих пор не давала ему покоя.