— Плато иногда называют Храмом Времени, — спокойно пояснил Та'Лер. — Вроде бы там действительно когда-то имелось некое сооружение религиозного характера. Даже, говорят, на имеющихся там камнях есть следы обработки, и при доле фантазии в их нагромождении можно различить очертания поистине циклопического сооружения.

— А-а-а, — понимающе протянул Михаэль, глаза которого радостно сверкнули. — Знаю! Я легенду слышал об этом храме. Рассказать?

— Это где ж ты её слышал? — хмыкнул маг. — Да ещё так, что этого не слышал я.

— А ты спать уже ушёл, — безмятежно откликнулся черноволосый воин, сладко потягиваясь. — Я уж не помню, где дело было. Но история запомнилась.

— А она не очень страшная? — мрачно поинтересовалась я. Мне и без страшилок на ночь предстоящий сон казался тяжким испытанием, и я элементарно боялась ползти в палатку. А если этот ненормальный воин с теми непередаваемыми интонациями, которые иногда проскальзывают в его речи, начнёт рассказывать всякие ужасы, я не только в палатку залезть не смогу. Я сяду под бок к Рыцарю, и ходить в туалет буду только в его сопровождении. И фиг он меня когда-нибудь сумеет оторвать от собственного хвоста, в который я вцеплюсь для вящей надёжности.

— Да ну, скажешь тоже, — улыбнулся Кромм. — Легенда как легенда. Я почему запомнил-то! Песня там красивая ещё была… но это я вам потом спою.

— А ты ещё и петь умеешь? — растерялась я. — При всех твоих прочих талантах?

Михаэль только загадочно улыбнулся, а Зойр от комментария не удержался.

— И ты бы слышала, как он это делает! — мечтательно хмыкнул он. Однако, номер. Изящный убийца — отличный певец, а маг с лицом матёрого уголовника — вдохновенный меломан. Впрочем, я уже скоро перестану хоть чему-нибудь удивляться.

— Рассказывай давай, у тебя здорово получается, — и он всё с той же мечтательной физиономией завалился на спину, закрывая глаза. И Михаэль начал рассказывать.

Когда-то давно-давно, когда этот мир был совсем юн, пришёл Бог. Точнее, нет. Бог создал этот мир, сделал в него шаг, и мир ожил.

Тогда Бог был один. Он создал много всего; разумных существ, города, искусства и науки. Бог был добрый, поэтому он не стал создавать болезни и войны, беды и потери. Жители мира любили своего доброго бога и строили для него чудесные храмы. Это были годы счастья и процветания мира.

Потом Бог ушёл. Сначала всё было хорошо; он иногда уходил гулять в другие миры, и со всеми делами прекрасно управлялись его помощники, мудрые светлые сущности.

Но случилось страшное: бог не вернулся. Не вернулся ни через год, ни через сто лет. Жители мира звали, а он не пришёл. Помощники без присутствия своего властелина истаивали, как истаивает с годами любое, даже самое мощное заклинание, созданное даже самым могучим богом.

Смертные устали жить без бога, и придумали себе новых богов. Так иногда случается; не высшие сущности создают себе паству, а сами верующие порождают своими молитвами божество. Такой бог чаще всего неспособен создавать новые миры, он жив, пока живы его создатели. Новые боги принесли новые порядки. Борясь за власть над умами живых, они научили и своих последователей сражаться, неся их «единственно верное» учение. Разные виды, придумав своих богов или вовсе отказавшись от религий, разобщились и стали врагами.

На протяжении тысяч лет продолжается такая жизнь. Мир раздирают войны во имя богов, небесных и земных, провозгласивших себя царями и императорами. От древнего времени расцвета не осталось в душах живых даже памяти. И лишь некоторые из них глубоко в своих сердцах хранят смутные образы этого рухнувшего мира, неосознанные и неощутимые, но заставляющие их стремиться к тому порядку, который был тогда. Методом проб и ошибок, не понимая своих поступков и не видя своей настоящей цели, ощущая лишь её жалкий отблеск. Такие становятся великими поэтами, героями, учёными, правителями. И все они обречены, потому что не осталось в этом мире силы, способной уберечь его от всё глубже прорастающего в душах семени раздора.

И все эти годы Храм Времени отсчитывает часы и минуты, прошедшие с того момента, как в этот мир пришёл его создатель, до последнего мгновения, когда хаос пожрёт эту землю и это солнце. Он стоит там, где нога Бога впервые коснулась земли своего творения, и помнит всё, что видело небо над ним.

Такая вот очень простая и грустная сказка, пугающе правдивая и не самая страшная. Хотя… спорное утверждение. А потом Михаэль запел.

Песня, впрочем, повторяла содержание легенды, только была более оптимистичной. Ничего конкретного, правда, неизвестный поэт не обещал, но он точно был уверен, что всё будет хорошо. Потому что добрый бог, создавший этот мир, слишком любил его и своих детей, чтобы они все просто так погрязли в пучине хаоса.

Но всё это было второстепенно; самое главное, как он пел.

Что там современная мне эстрада! Да все оперные дивы и примадонны обоих полов в тот миг, когда этот тонкий изящный юноша открыл рот, должны были дружно захлебнуться собственной желчью от зависти, потому что никто из них никогда не сможет так спеть. А величайшие барды всех времён с почтением сняли бы шляпы.

И дело не в его голосе; не такой уж он был и великолепный, хотя, бесспорно, красивый. Дело в его сердце. Глазах. Душе. Он пел, полностью растворяясь в словах и незатейливой мелодии. Здесь и сейчас не было молодого воина, не было нас, не было этой поляны. Только безграничная шахматная доска — Время, и сменяющие друг друга на ней многочисленные фигуры всех цветов радуги. Люди и боги, города и империи; всё рождалось и обращалось в прах на этой доске.

Песня кончилась. А я совершенно внезапно обнаружила себя сидящей на земле, обеими руками вцепившуюся в крепкую холодную руку Серого рыцаря, будто ребёнок в родительскую ладонь в поисках защиты.

Я встретила задумчивый взгляд не-живого воина, и он очень тихо проговорил со странной мягкой улыбкой, не вяжущейся с его потусторонней сущностью и обликом.

— Кому угодно, но не тебе, Сияющая, бояться вечности. Я поспешно отвернулась и спрятала ладони в карманы.

Отчего-то меня с головой поглотила волна настолько сильного смущения, будто под воздействием песни я воина по меньшей мере попыталась изнасиловать, а не просто схватила за руку. Так что мысли уточнить, что имелось в виду, у меня даже не возникло: спасибо хоть, отреагировал он спокойно, сделав вид, что ничего не случилось. Да на самом деле ничего и не случилось, просто я довольно мнительное существо.

— Ну, что я говорил? — прерывая всеобщее оцепенение, Зойр сел, с торжеством оглядывая пришибленных и ошарашенных слушателей. — Первый раз особенно пробирает. Михаэль — тот ещё талант.

Упомянутый талант сидел, потупившись, донельзя смущённый. Однако было видно, что ему приятно такое внимание.

— К чёрту драки! — воодушевлённо хлопнул себя ладонями по коленям Серж. — Михаэль, иди в барды! Нельзя такой талант в землю зарывать.

— Может быть, лет через пять, — улыбнулся герой вечера. — Если доживу.

— Умение отказать в мягкой форме — это тоже талант, — вскользь заметил Ганс с тонкой улыбкой.

— То есть, это меня вежливо послали, — вздохнул гаргулья с напускной печалью. — А вот мы сейчас спросим мнения прекрасной половины населения нашего мира. Вась! Вася, приём!

— А? — вскинулась я. — Кто, я?

— Ты что, спишь что ли? — опешил мой друг.

— Нет, я до сих пор под впечатлением, — огрызнулась я. — Что такое?

— Как ты думаешь, Михаэлю стоит бросить мордобой и начать карьеру барда?

— Я думаю, Михаэль сам разберётся с этим вопросом, — поморщилась я. — Ему лучше знать, что делать со своими стихами и песнями. Как говорится, жираф большой, ему видней.

— Это ты плохую цитату привела, — хихикнул крылатый. — Там, помнится, всё не слишком хорошо кончилось. А с какими стихами Михаэль должен разобраться?

— Со своими, — я вздохнула. — Не знаю, мне почему-то кажется, что наш воин должен писать стихи, причём неплохие.

— Ну… так, немного, — окончательно смутился Кромм под скрестившимися на нём взглядами. — Но читать не буду! — решительно тряхнул гривой парень. — Они слишком грустные. Вася, а кто такой этот Жираф, которого ты упомянула?