— Может, это даже не Джон, — сказал Сирс в машине. — Хардести такой болван, что не удивлюсь, если он просто поверил Омару Норрису, — тут он умолк: они оба знали, что это не так. — Черт, как холодно.
— Холодно, — согласился Рики, и вдруг у него вырвалось: — Хотя бы Милли не будет голодать.
После этого они замолчали окончательно, словно смирившись с тем, что Джон Джеффри действительно прыгнул с моста и утонул в замерзающей реке.
Когда они взяли Хардести и приехали с ним в тюремную камеру, где лежал труп до прибытия машины из морга, они увидели, что Омар Норрис не ошибся. Это был Джон.
Его редкие волосы прилипли к черепу, губы посинели — он был точно таким, как во сне Рики.
— О, Господи, — прошептал Рики.
Уолт Хардести ухмыльнулся и сказал:
— Нам нужно не это имя, мистер адвокат.
Он вручил им большой конверт, где они рассчитывали найти хоть какие-то объяснения гибели Джона. Но предметы, извлеченные из его карманов, ничего не говорили. Расческа, запонки, шариковая ручка, монеты — Сирс разложил все это на переднем сиденье старого «бьюика» Рики.
— На записку надеяться было глупо, — сказал он, откидываясь на спинку сиденья. — Черт, чувствуешь себя каким-то загнанным зверем. Хочешь оставить что-то себе или отдадим все Милли?
— Может, Льюис захочет взять запонки.
— Льюис. Нужно сказать ему. Может быть, вернемся в офис?
Они сидели в машине Рики. Сирс достал из дипломата длинную сигару, отрезал кончик и без обычного ритуала оглядывания и обнюхивания сунул в рот. Рики безропотно приоткрыл свое окошко: он знал, что Сирсу сейчас нужно покурить, но не выносил запаха дыма.
— Господи, Рики! Джон мертв, а мы с тобой говорим о запонках.
Рики завел машину.
— Поедем на Мелроз-авеню и чего-нибудь выпьем.
Сирс сунул всю патетическую коллекцию обратно в конверт и запихнул в карман пальто.
— Езжай осторожнее. Видишь, опять снег.
Рики включил фары, зная, что Сирс скажет и об этом.
Действительно, в воздухе кружили редкие снежинки. Серое небо, висящее над городом все последние дни, уже почти почернело.
— Последний раз такое было…
— Когда я вернулся из Европы. В сорок седьмом году.
Ужасная была зима.
— И еще в двадцатых.
— Да, в двадцать шестом. Снег чуть ли не закрывал дома.
— Многие умерли. Моя соседка умерла в этом снегу.
— Кто это?
— Ее звали Виола Фредериксон. Застряла в машине и замерзла. Они жили в доме Джона.
Сирс опять тяжело вздохнул, пока машина проезжала мимо отеля. На фоне его темных окон парили белые хлопья снега.
— Рики, у тебя окно открыто. Ты что, хочешь нас заморозить? — он поднял руки, чтобы поднять воротник, и тут заметил торчащую в пальцах сигару. — О, извини. Привычка.
Он открыл собственное окошко и выбросил туда потухшую сигару.
Рики думал о теле Джона, лежащем в холодной камере; о его синей коже и прилипших ко лбу волосах, о том, как сказать об этом Льюису.
— Не понимаю, почему до сих пор нет вестей от племянника Эдварда, — сказал Сирс.
Снег прекратился, и улица перед ними сразу приобрела какой-то странный вид. Она будто светилась — не желтоватым светом электрического освещения, а белым призрачным мерцанием, выхватывающим из темноты то ограду, то кусок стены, то нагие скелеты кустов. Этот бледный мертвенный оттенок напомнил Рики лицо Джона Джеффри.
Небо с проносящимися по нему облаками было совсем черным.
— Но что случилось, как ты думаешь? — спросил Сирс.
Рики свернул на Мелроз-авеню.
— Не хочешь сначала заехать к себе домой?
— Нет. У тебя есть какие-нибудь догадки?
— Я не знаю даже, что случилось с овцами Скэйлса.
Они уже подъехали к дому Рики. Сирс явно выказывал раздражение, он ворчал, как медведь, и продолжать расспросы было явно бесполезно. Но Рики задал последний:
— А что с этой девушкой?
— А что с ней?
Рики достал ключ.
— Если ты думаешь, что нам нужна секретарша…
Тут Стелла открыла дверь сама:
— Я так рада, что вы здесь. Я боялась, что вы отправитесь в контору и будете делать вид, что ничего не случилось. Сирс, пожалуйста, закрой дверь, мы не можем обогревать всю улицу. Входите! — Они втиснулись в дверь медленно, как усталые лошади, и сняли пальто. — У вас ужасный вид. Значит, это действительно был Джон?
— Это был он, — сказал Рики. — Я не могу сейчас ничего больше сказать. Похоже, что он прыгнул с моста.
— О, Боже! Бедный Клуб Чепухи.
— Аминь, — сказал Сирс.
За ленчем Стелла сообщила, что собрала кое-что для Милли.
— Может, она захочет перекусить.
— Милли? — переспросил Рики.
— Милли Шиэн, неужели непонятно? Я поехала к ней и привезла сюда. Бедняжка совершенно разбита, так что я уложила ее в постель. Утром она проснулась и стала искать Джона, а потом приехал этот ужасный Уолт Хардести.
— Понятно.
— Ему понятно! Если бы вы с Сирсом не были так заняты собой, вы бы тоже вспомнили о ней.
Сирс вскинул голову:
— Мили не пропадет. Ей остались дом Джона и слишком много денег.
— Слишком?
Тогда отнеси ей поднос и объясни, какое счастье ей привалило! Думаешь, ее обрадует, что Джон Джеффри оставил ей пару тысяч долларов?
— Больше, — уточнил Рики. — Он завещал ей почти все, что имел.
— Что ж, так и должно быть, — отрезала Стелла и удалилась на кухню.
— Ты всегда понимаешь, о чем она говорит? — спросил Сирс.
— Не всегда. Наверно, есть какой-то словарь, но она его от меня скрывает. Ну что, позвоним Льюису?
— Давай телефон.
Льюис Бенедикт
Глава 5
Льюис был не голоден и перекусил сэндвичами с копченой колбасой и чеддером, который старый Отто Грубе делал на своей маленькой сыроварне в двух милях от Афтона. Чувствуя беспокойство после утренних событий, Льюис находил покой, думая о старом Отто. Отто Грубе был немного похож на Сирса Джеймса, но более заматерелый, с красным лицом и широченными плечами. Он так прокомментировал в свое время смерть его жены: "Ты имел в Испании небольшое огорчение, Льюис?
Мне сказали в городе. Такая шалость. При всей бестактности этого заявления, оно тронуло Льюиса до глубины души, Отто с его белой кожей — он по десять часов в день проводил на сыроварне — наверняка не боялся никаких духов. Пережевывая бутерброды, Льюис думал, что надо бы ему навестить Отто: они давно собирались поохотиться на енота. Немецкое твердолобие Отто может пойти ему на пользу.