– А затем, что ты нагни свою тупую голову и посмотри на его глаза. Внимательно. Они оба – не отсюда, понятно? Вот ты, к примеру, не можешь ли мне сказать, как он будет реагировать на лекарства? А если он помрёт? Ты за это отвечать будешь? Нет? Правильно, отвечать заставят меня, но только в том случае, если я что-либо стану делать без санкции. Улавливаешь?

– Ну…

– Умница. Значит, мне нужна санкция, да побыстрее. Если я сейчас что-нибудь не предприму, он к утру может загнуться. Тоже улавливаешь?

– Да…

– А вот если он загнётся, у нас всех будут большие неприятности. Так что кругом, а затем – бегом марш!

Сержанты исчезли, словно по мановению волшебной палочки.

– Ты антибиотики нормально переносишь? – спросил Эдуард Гершелевич у Пятого.

– Что переношу? – прошептал тот.

– Антибиотики. Ну, пенициллин там…

– А что это… такое? – Пятый не понял вопроса. Видимо, речь шла о каких-то лекарствах, но названия ему ничего ровным счётом не говорили. А он-то считал, что знает этот проклятый язык в достаточной степени. Ему стало стыдно. – Я просто не понял…

– Это плохо, – покачал головой врач. – Видимо, придётся рисковать. Ну, как говориться, риск – благородное дело. Да! – спохватился он. – А где ваша одежда?

– Не знаю, – ответил Лин. – Может, вон эти тряпки в углу?…

– Это не подойдёт. Я им скажу… поищем чего-нибудь.

– Что со мной? – спросил Пятый.

– Ты болен. Чем – точно не скажу. Пока что надо попробовать разобраться с твоим горлом…

Вошли сержанты.

– Приедет Павел Васильевич, – сказал первый. – Через сорок минут будет…

Они сразу узнали вошедшего. Ещё бы! Их мучитель не изменился ни на йоту с того дня, год назад, когда они видели его последний раз.

– Ну что? – спросил он с порога. – Не одумались? Я вас предупреждал.

– На это мы никогда не пойдём, – ответил ему Лин. – Я уже говорил, что…

– Давайте вы потом про это всё побеседуете, – попросил Эдуард Гершелевич. – Тут проблема, и весьма серьёзная.

Он вкратце обрисовал ситуацию. Павел Васильевич слушал молча, затем спросил:

– И что вы предлагаете?

– Можно попробовать начать пенициллин, – ответил немного неуверенно Эдуард Гершелевич. – Во всяком случае, это пока видится мне единственным выходом.

– Так что вы ждёте? – довольно резко спросил Павел Васильевич. – Моей санкции? Считайте, что она у вас есть. И ради этого вы меня вызвали?…

Он резко повернулся и вышел. С минуту в комнате было тихо, затем Эдуард Гершелевич вздохнул, устало потёр глаза и спросил у всё ещё молчавших сержантов:

– Кто-нибудь из вас уколы делать умеет?

– Ну я своей собаке делал когда-то, – неуверенно начал второй сержант. – Она рожала, а к ветеринару ездить… – он не договорил, Эдуард Гершелевич прервал его:

– Вот ты и сделаешь, – заключил он. – Ничего тут сложного нет. Я всё покажу. Завтра позвоните мне и скажете, как тут дела. Мне работать надо, я и так здесь сижу с вами чёрти сколько…

– Ладно, сделаем, – отозвался сержант. – Мы ещё вот что… простите нас, Эдуард Гершелевич. Мы, это… не правы были… Простите.

– Ладно, чего уж там, – отозвался врач. – Поеду я, ребятки. Телефон мой спросите на вахте.

Эдуард Гершелевич оставил подробные указания, что и как следует делать и отбыл. На душе у него было неспокойно. Он нервничал, хотя сам слабо сознавал, из-за чего это происходит. Не то, чтобы он испытывал к этим двоим какую-то жалость, нет. Он просто в меру своих сил сочувствовал им, прекрасно сознавая, что они обречены. Он понимал их, но то, что они делали, вызывало у него недоумение и лёгкую зависть. Он знал, почему. Они не продавались. А он продался. И, хотя теперь горько сожалел об этом, не смел сказать и слова поперёк тем, кто стал с некоторых пор его хозяевами. “Сильные ребята, – подумал он с уважением, – вот только… Я всё же попрошу, чтобы меня больше не ставили на подобные задания. Не могу на это смотреть. Этот раз – последний”.

Он ехал домой. Только там он ещё имел право быть тем, кем считал сам себя. Он устал от лжи, от постоянного раболепства, от страха. Как бы он хотел сбросить с себя эту маску и стать… он уже и сам не помнил, кем же он был до этого всего. И не вспомнить уж теперь, ведь прошло столько лет…

– Будьте вы все прокляты, – прошептал он, открывая дверцу своей машины и садясь на водительское сиденье. Да уж, было за что “пострадать” – своя “Волга”, трёхкомнатная квартира, дача в красивом месте, хорошая, если не сказать больше, зарплата. Главный патологоанатом проекта “Сизиф”, как же… – сволочи, – добавил он. Двигатель новой “Волги” тихонько заурчал. – Как же мы все дёшево стоим, – пробормотал он.

Телефонный звонок в его квартире раздался часов в девять утра. Он, ещё сонный, подошёл к беснующемуся аппарату и снял трубку. Искажённый расстоянием голос произнёс:

– Доброе утро, Эдуард Гершелевич. Хотя доброе-то оно доброе, но вот…

– Выкладывайте, что у вас там, – поморщился он. Ехать никуда не хотелось, хотелось спать. – Что такое?

– Ему, кажется, стало хуже, – сказали на том конце провода. – Вы бы приехали.

– Хорошо, – согласился он. – Раз надо, то буду.

На месте он был через час. Давешние сержанты дожидались его на пороге комнаты. Войдя, он увидел, что они не ошиблись.

Казалось, прошедшая ночь изменила даже черты лица лежащего перед ним человека. Он был очень бледен, а когда Эдуард Гершелевич подошёл ближе и Пятый, услышав его шаги, приоткрыл глаза, тот понял, в чём дело. Это был обречённый взгляд, в нём стояла безнадёжность. Эдуард Гершелевич потрогал Пятому лоб и понял, что температура не только не упала, нет, она поднялась ещё выше. Говорить Пятый уже не мог. Лин, лежавший на соседней койке, был пока не в силах подняться, но он слишком хорошо видел, что происходит. Он был в ужасе, и, что самое страшное, он ничем не мог помочь другу – сам был на нуле. Лин молча наблюдал за людьми.

– Не отчаивайся, – сказал Эдуард Гершелевич. – Что-нибудь придумаем. Раз одно лекарство не помогло – другое поможет. Вот только санкции, – он сделал намерено ударение на этом слове, – я больше просить не буду. Сегодня я с вами посижу, пожалуй. А то, я смотрю, вы без меня плоховато справляетесь.

– Что теперь колоть? – спросил сержант.

– Ампициллин. Развести дистиллированной водой и по пять кубиков – каждые четыре часа, – распорядился Эдуард Гершелевич. – Не надо его переворачивать, коли прямо в ногу, только немного повыше… а ты умеешь, чего прибеднялся-то… вот так. Теперь подождём и посмотрим, как пойдёт дело…

– А когда станет ясно, получилось или нет? – спросил Лин.

– Через пару часов, дружок. Не пойдёт этот антибиотик, попробуем следующий… Да ты не волнуйся зря, всё будет в порядке. Я тебе обещаю.

Через некоторое время Лин сполз со своей койки и на нетвёрдых ногах доковылял таки до кровати Пятого. Тот приоткрыл глаза, и Лин увидел, что Пятому легче – взгляд его посветлел, прояснился. Он с минуту посмотрел на Лина, сидящего рядом, и вдруг сказал:

– Рыжий, как ты похудел… я только сейчас заметил…

– А у тебя седые волосы появились, – заметил Лин. – Много. А уж про худобу я вообще молчу…

– Ты тоже поседел, – ответил Пятый. – Я вот только не могу понять, когда это произошло…

– Год назад, – Лин вздохнул. – И ты, кстати, тогда же, я вспомнил.

– Просто там как-то не до волос было. Лин, а ведь мы живы до сих пор. Сколько лет прошло?… Я что-то путаюсь…

– Я сейчас спрошу, – сказал Лин. Он слез с кровати и, подойдя к двери, принялся ожесточённо стучать в неё кулаком.

– Лин, ты зачем шумишь? – с упрёком спросил Пятый. – Тебя и так услышат.

– Я так ночью с ними общался, – ответил Лин, прекратив, однако, долбить несчастную дверь. – Они иначе не услышат. А ты всё проспал, жалко. Тут такая комедия была…

Лин так и не рассказал свою “комедию” – к двери подошёл сержант.