Он открыл все строчки, внимательно просмотрел все до конца, заморозил картинку, потом стал отсматривать состояние детектора. Состояние было так себе. Из возможностей остался разве что внутренний терминал, связь по «немому» каналу, и возможности входа-выхода. Все. Совсем негусто. Причем связь, по его подсчетам, сжирала столько энергии, что… что хватит его сил часа на четыре «разговора», не больше. Это при хорошем раскладе. При плохом – на два. Впрочем, полученная информация настолько ошарашила Пятого, что он решил рискнуть.

Лин отозвался почти сразу.

«Почему не появился раньше?» – первым делом написал он.

«Сил нет, – признался Пятый. – У нас два часа».

«Что-то случилось?»

«Проверь опции своего детектора, срочно, – Пятый все еще не верил в то, что с ним произошло. – Похоже, что у меня происходит какой-то сбой».

«Твой тоже посмотреть?»

«Давай, если сможешь».

«Смогу. Все, молчим».

Дальше был небольшой провал во времени, что происходило – Пятый не запомнил. Сначала ему показалось, что кто-то сдавленно хихикнул у него над головой, потом что-то кольнуло его в руку – и он очнулся.

«Пятый, отвечай, отвечай…»

Все поле перед его глазами оказалось исписано этими словами.

«Лин, я здесь, – только тут до него дошло, что терминал не его. Охра и изумрудно-зеленые буквы. Рыжий перехватил связь, чтобы друг не уставал. – Зачем?»

«Ты молчал больше часа».

«Извини, наверно заснул. Ты проверил?»

«У меня то же самое. Ты понимаешь, что это значит?»

«Я понимаю, что мы получили то, о чем и мечтать не могли в тот момент, когда нам это «что-то» совсем ни к чему».

«Верная догадка. Впрочем, что-то в этом есть. Ты бы смог тормознуть тележку, к примеру…»

«И она отрезала бы мне голову. Лин, я даже не могу догадаться, зачем это тем, кто имеет на это право, и совсем не понимаю, зачем это нам».

«Подарочек».

«Точно. Рыжий, то, что мне так плохо… это зависит от…»

Провал. На этот раз он очнулся сам, за окном все еще было абсолютно темно, а в палате горел свет. Он лежал на боку, под больной рукой оказались три или четыре подушки, дышать было странно легко.

«Отвечай…»

«Я здесь. Продолжай, Лин».

«Да. Так вот. Если бы не «подарочек», ты уже смог бы вставать. Терпи пока, адаптация будет идти еще сутки. Представляю, каково тебе. Мне тоже плохо было, я сейчас в каптерке, в зал побоялись вести».

«Лин, сделай одолжение, посмотри сроки. Сколько мне еще болеть, – попросил Пятый. – Пока можно».

«Действительно «пока можно», – передразнил Лин. – Больше на связь не выходи, нас запросто могут на этом деле поймать. Сегодня поговорим напоследок, а потом блокируй канал, понял?»

«Извини, я не додумался».

«И что? Так, болеть тебе еще тридцать восемь суток чистого времени… это при том условии, что будет из чего восстанавливаться. Там кормят?»

«Да, все нормально… Лин, я тебя прошу – не надо экспериментов, хорошо?»

«Постараюсь. Но попробовать хочется. Интересно».

Провал. Теперь – серый рассвет за окном, тень от прутьев решетки на полу. Он закрыл глаза, с трудом вывел панель.

«Лин…»

«Ты спал. А попробовать я все же попробую, не волнуйся, я аккуратно. Слушай, а ведь это не возраст виноват! Как я сразу не догадался!… Ты старше на год, а включилась эта фигня у нас одновременно…»

«Я про это подумал, поэтому и попросил тебя проверить».

«Кто-то идет… Пятый, я отключаюсь, блокируй».

Провал.

Утром он все же вытащил панель еще раз. Так, понятно. За ночь сознание покидало его восемь раз, странно, что он запомнил лишь три. Хотя кое-какой прогресс был. Пятый подумал, что он, вероятно, в последний раз воспользовался детектором – уж больно много это требовало сил, и слишком мало было отдачи. Подумав, он блокировал все функции, кроме времени и перемещения. Время – на всякий случай, перемещение… тоже на всякий случай. Совсем на всякий. Когда уже дальше просто некуда.

До обхода он спал. Потом, когда принесли завтрак, он честно в течение получаса давился кашей, но хватило его всего на полтарелки. Потом явились двое санитаров в сопровождении Лукича, и Пятый понял, что так просто он не отделается – не взирая на его робкий протест, его кинули на каталку и потащили в процедурную на перевязку.

В общем, день прошел так себе, но Пятый понимал, что лучше так, чем никак. Для него такой день был более чем хорошим. Никто не лез с расспросами, никто не интересовался, что и как… Лукич к вечеру уехал и Пятый оказался предоставлен сам себе. В этот день ему стало гораздо лучше – адаптация фактически закончилась, организм «успокоился» после недавней встряски. Эксперименты Пятый все же решил отложить на вечер – не хотелось попасться кому-нибудь на глаза. «Сапожник без сапог, – упрекал он сам себя. – Лина просил не пробовать, а сам…»

Впрочем, он знал, что удержаться не сможет – слишком уж велик был искус. «Подарочек» таил в себе соблазн – пользоваться страшно, а не воспользоваться – невозможно.

Прошло две недели. Пятый поправлялся, по его мнению – очень медленно, по мнению же врачей – сказочно быстро. Переломы срослись, теперь он начал потихонечку разрабатывать мышцы, впрочем, не афишируя этого перед всеми. Он вставал, головокружения почти полностью прошли, хотя до сих пор временами накатывала слабость, впрочем эти приступы повторялись все реже и реже. К исходу второй недели Пятый, замирая от собственной дерзости, попросил у Егора Анатольевича разрешения выходить на улицу. Тот сначала отказал, что было вполне понятно – где это видано, чтобы заключенных на улицу выпускали погулять? но позже, побеседовав с Лукичем и сделав несколько звонков разным начальникам, разрешил. Теперь Пятому дозволялось с двенадцати до половины второго дня выходить в запущенный больничный парк. Конечно, Егор Анатольевич от этого восторга не испытывал, скорее наоборот, но Лукич сумел в их последнем разговоре настоять на своем.

– На самом деле, Егор, – говорил он, – ты сам посуди. Мало того, что покалечили, так ведь еще и туберкулез. И потом, даже заключенных на прогулки выводят, а этот годами дневного света не видит…

– Ну и пусть в окно смотрит, – вяло отбивался Егор Анатольевич. – И безопасно, и света предостаточно.

– Если выслужиться хочешь – стереги своих зеков! – взвился Лукич. – А этого ты не тронь. Кроме всего прочего, он свое слово держит, я в этом неоднократно убеждался. Если сказал, что не сбежит – значит, не сбежит. Уж поверь мне.

– Леш, под твою ответственность. Я не хочу из-за чьего-то желания подышать воздухом сесть на нары. Понятно? Мне своих проблем хватает.

– Не волнуйся, все будет нормально, – успокоил его Лукич. – А кроме всего прочего, ему и бежать-то некуда… Разве что обратно, а там похуже чем здесь будет.

Первый раз, выйдя из полутемного больничного вестибюля на улицу, Пятый растерялся. Несколько секунд его не покидало ощущение, что небо вот-вот рухнет ему на голову, показалось, что все предметы вокруг внезапно стали огромными, волной накатила паника. Он невольно сгорбился и отступил поближе к двери – на всякий случай. Постепенно боязнь открытого пространства стала проходить и он сделал несколько неуверенных шагов, словно пытаясь убедить себя в том, что это безопасно. Получилось. Он был настолько поглощен внутренней борьбой, что даже не заметил того, что за ним из окна в этот момент следят.

– Да, прав был Лукич, – пробормотал Егор Анатольевич, тяжело опираясь на подоконник и наблюдая, как Пятый неуверенно бредет по дорожке вглубь парка. – Не то что не сбежит, обратно бы дорогу нашел…

В тот день Пятый провел на улице половину отпущенного ему на прогулку времени. Оказалось, что он за время болезни все-таки довольно сильно ослабел. Конечно, если сидеть в палате, это труднее заметить, но вот если ходить… Обратно Пятый едва добрался и без сил свалился на койку. Голова кружилась, словно он выпил чего-то крепкого, позже он сообразил, что это было кислородное опьянение – передышал, отвык от воздуха. Ноги были совершенно ватными. Обед он проспал.