Солдаты, доевшие варенье, сидели, выпучив глаза и зажав руками рты. Они опасались, не сдержавшись, выказать неблагодарность императору. Офицеры запивали варенье неразведенным одеколоном. На фронте царил энтузиазм.

Военно-полевой суд наконец вышел на максимальную расчетную мощность — восемь смертных приговоров в минуту.

— Важен не подарок — важно внимание! — бойко строчили в блокнотах журналисты.

В полковой церкви раздавали бесплатные свечки.

Даже ночью солдатский энтузиазм не иссяк. До самого утра солдаты и офицеры не спали — ходили по кустам, громко прославляя императора.

Торжество удалось! Император шесть раз смотрел смонтированный материал, где бравые солдаты, капая слезами, полновесными ложками вкушали ананасовое варенье, а потом с радостью шли умирать на окопы врага.

Император шмыгал носом и говорил:

— Я поеду к ним. Я сам поведу в бой моих солдатиков.

Все думали, что он шутит…

Через три дня после подачи рапорта по команде капрала вызвали в штаб.

— Нами раскрыт заговор! — зловеще сообщил начальник штаба. — Мы не знаем его масштабов. Мы не знаем, насколько глубоко в здоровое тело армии въелась гниль разложения. Но мы вырежем эту гниль. Мы выскребем ее железным скребком!

Возможно, мы прихватим немного здоровой ткани. Это не страшно. Мы готовы пожертвовать две трети здоровой ткани, если в этих двух третях будет хоть одна десятая часть гнилья. Более того, если ради спасения армии понадобится уничтожить всю армию, мы не дрогнем! Мы хирурги нации. Мы не можем быть ложно сентиментальными! Мы будем вырезать все, что дурно пахнет. На нас возложена миссия уничтожения скверны! Мир должен быть стерильным. И мир будет стерильным!

Пойми меня правильно, капрал. Ты честный служака. Ты — гордость армии. Позволь мне пожать твою честную руку, — начальник штаба пожал руку капралу. — И поэтому мы должны тебя расстрелять. Ради твоего спасения. Ради того, чтобы скверна не успела разъесть твой здоровый дух. Мы можем простить измену сопливому новобранцу, но мы не можем допустить измены среди старых, испытанных временем бойцов. Нас не пугают враги, ибо они известны. Нас страшат друзья, ставшие врагами, ибо они невидимы! Жертвуя соратниками по оружию, мы уничтожаем не их, но будущую измену! Предают только друзья! Если нет друзей, то не может быть предательства!

Мы должны остановить эпидемию капитулянства любой ценой! Кто-то считает, что для уничтожения эпидемий надо уничтожать саму заразу. Чушь собачья! Болит не зараза, а как раз здоровый организм. Нужно сделать так, чтобы вирусу заразы было не на чем развиваться! Надо лишить эту заразу пищи! Тогда она исчезнет сама собой.

Если бы все люди вдруг умерли от холеры, они никогда не смогли бы умереть от чумы! И значит, чумы просто бы не существовало! Вот в чем суть!

Постарайся понять меня, капрал, — начальник штаба обнял капрала за плечи. — Все это я говорю тебе лишь потому, что верю тебе, как самому себе! Но когда дело идет о судьбе нации, я вынужден сомневаться даже в самом себе. Я тоже подвержен разложению, ибо бациллы измены всюду. В воздухе, которым я дышу, в пище, которую я ем, в женщине, с которой я сплю! Поэтому я готов расстрелять себя, как изменника. Более того, я хочу расстрелять себя, как изменника, — начальник штаба вытащил именной маузер. — Но! Но кто тогда доведет до конца святое дело очищения армии? Кто возьмет на себя эту черную, ассенизаторскую работу? — и начальник штаба с видимым сожалением убрал маузер. — Поэтому я расстреляю тебя, капрал. И тогда я смогу верить тебе больше, чем себе! Потому что только в этом случае ты не сможешь изменить! Только так мы сможем сохранить нашу гвардию! Иди, капрал! Я обещаю тебе довести наше общее дело до конца!

Начальник штаба вытянулся и отдал честь капралу. И это было красиво. Ибо никогда еще начальник штаба не отдавал честь простому капралу!..

— Забудьте чушь, которую сказал вам начальник штаба, — вкрадчиво увещевал капрала следователь армейской разведки. — Он — дурак и демагог. И знаете почему? — следователь тихо захихикал. — Его бабушка по материнской линии была полукровка! Хи-хи. Она состояла в родстве с фрейлиной императрицы того, — следователь кивнул в сторону врага, — величества. Чувствуете, а? Теперь он надсаживает свой генеральский пупок, чтобы залатать гнилое дупло на своем генеалогическом древе! Хи-хи-хи. Всех готов на эшафот…

— А вы садитесь, садитесь, вы мне интересны, — сладко пропел следователь, усаживая капрала на стул, под резкий свет пятидесятисвечового массивного подсвечника.

— Вы меня не бойтесь. Все думают, что в контрразведке служат исключительно изверги. Признайтесь, вы тоже так думали? Ну, признайтесь, думали? Хи-хи-хи. Меж тем это не так! Мы — добряки. Мы настолько добряки, что это иногда попахивает изменой! — конфиденциально сообщил следователь. — Да-да, поверьте мне на слово! Иногда знаешь — сидит перед тобой шпион. Вот на этом самом стуле, на котором сидите вы. Ведь доподлинно знаешь! И рожа у него шпионская, и глазки бегают по сторонам, ну в точности, как у вас сейчас. То есть ну форменный шпион! А человек, напротив, хороший! До того хороший, что сердце, бывает, защемит, когда допрос начинаешь. И жаль его, просто искренне жаль! До того, что закричать хочется: «Что ты делаешь, дурачок? Что ты упорствуешь себе во вред?!» Ей-богу, отпустил бы, если бы не отчетность!

— Вы кушайте, кушайте, — пододвинул следователь капралу жареную индейку. — В тюрьме у нас еда скверная. То есть совершенно невыносимая. Знаете, все больше из отходов, из убитых на передовой лошадок. Сами понимаете, пока тех лошадей довезут до кухни-то, пока разделают… А на улице жара, солнышко греет. Крысы камерные, на что ко всему привычные, и то, бывает, отведают того супчика и маются животиками, сердечные, а то и дохнут. А уж арестантики, говорить не о чем! Мрут арестантики, как мухи мрут. Бывало, сегодня разговариваешь с человеком, как вот с вами сейчас, а завтра его, бедолагу, вытаскивают вперед ножками. А ножки худенькие, тоненькие, волочатся по полу.

И ведь что несправедливо — камеры-то эти не для виновных даже — для подозреваемых! Для настоящих шпионов, то есть для тех, которые признались, у нас отдельные помещения имеются. Шикарные хоромы, знаете ли! Коечки с матрасами, довольствие из офицерской кухни. К шпионам мы с уважением. Как же иначе! Это же не наш сермяга-солдат, ко всему привыкший. Шпиону обхождение требуется!

Конечно, бывает, вешаем шпионов, но не часто, то есть даже редко, то есть, когда совсем другого выхода нет! Шпиона беречь надобно. Это же не плотник какой-нибудь! Работа редкая, нужная.

Конечно, встречаются такие, что упорствуют. Не без этого. Сидит вот так на стуле, как вы сейчас, и упорствует. То есть ну вот ни слова не говорит, хлопает глазками и выдает себя за какого-нибудь там простого солдатика или капрала. Жаль такого! Не поверите, рыдаю внутри! Вопросы задаю, а сам рыдаю и думаю: ведь захочешь сознаться, все равно захочешь, — ан поздно! Уж и надумаешь в дверцу поскрестись, а силенок не хватит. Ручки поднять не сможешь. Так и отойдешь!

Покушали вы? Вот и ладно. Отдохните пока. А я сейчас бумажки разложу, вопросики задавать начну. Работа такая, знаете, неблагодарная. С утра до ночи вопросики задавать. И никто не оценит, не похвалит, слова доброго не скажет. Начальство сидит — все больше дураки. То есть дурак на дураке! Умного человека заприметят, счас его на фронт следователем сошлют, под пульки случайные. Жалованья едва-едва на кусок хлебца хватает. Обмундирования казенного и того нет. И пожаловаться некому. Себе дороже выйдет. Иногда нет-нет да и мелькнет мыслишка зловредная — бросить все и сбежать в тыл, домой, в тишину, в сытость! А то и вовсе, того, махнуть через линию фронта. Неужели там хуже, чем здесь, будет? Как вы считаете? Поди, тоже об этом подумывали? Думали? Ну скажите. Было? Было! Было-было!

А если с собой танк прихватить, или генерала какого важного, или документики штабные — так и вовсе корольком зажить можно! Документики-то, они всегда в цене! Как? Можно? Можно, поди? Во-от! Поди, так и думали. Думали — тюкну командующего своего по темечку, сгребу в охапку, да через окопы! Да противнику на блюдечке того генерала! Будьте любезны — кушайте, не подавитесь, сверхсекретные сведения!