Если сравнить "Новую науку" с лучшими произведениями позднейшей просветительской литературы, то различие с самого начала бросается в глаза. Вико ближе к простым материальным отношениям общественной жизни, он смотрит на них глазами крестьянина, он умеет читать слова деревенские и лесные. Одним из главных предметов научной критики является для него тщеславие ученых. Мы не найдем у Вико гражданского пафоса и демократической морали просветителей. Он вообще не учит какому-нибудь общественному поведению, не убеждает в полезности хороших законов, а только следит за действительным развитием законодательства и всех человеческих и гражданских вещей. Но иногда сквозь запутанное, местами педантски-сухое изложение какого-нибудь отрезка истории блеснет такое яркое пламя ненависти к угнетателям, такая глубокая уверенность в верховном праве народа как главной движущей силы истории, что весь гражданский пафос литературы XVII - XVIII столетий и вся ее теория цивилизации покажутся бледной кабинетной выдумкой.
Вико слишком близок к трудящемуся человечеству и слишком осторожен в своем оптимизме, чтобы отдаться энтузиазму и провозгласить окончательную победу разума над стихией. Он хорошо понимает противоположность классовых интересов и готов поверить всякому новому достижению, всякому новому слову, только изучив его материальное содержание. Просветитель рассуждает с точки зрения развитого индивидуального сознания, Вико - с точки зрения большой массы людей, которая не всегда достаточно сознательна, но всегда озабочена делом реальнейшей необходимости и потому разумна в историческом смысле этого слова. Отсюда ясно, что древний обычай народов, легенды, поверья, мифы варварских времен Вико не может рассматривать как простой клубок предрассудков, и для него нет абстрактной противоположности между варварством и цивилизацией, чувством и разумом, поэзией и наукой.
Учение Вико сложилось в эпоху разносторонней критики средневековья. Он сам считает научную критику своей специальностью. Однако презрение к прошлому, стремление очистить интеллект от всяких исторических наслоений, сделав его достоянием математики и отвлеченной морали, - эти популярные идеи времени чужды "Новой науке". Своеобразие Вико состоит именно в том, что его исторический анализ переходит в критику современной ему научной критики и обращается не только против феодального и еще более глубоко лежащего архаического прошлого, но и против претензий буржуазного рассудка. Так, доказав, что Гомер никогда не существовал, что имя его - псевдоним народов Греции, которые сами творили свои легенды и мифы, Вико признает "Илиаду" и "Одиссею" двумя сокровищницами простонародной мудрости целой исторической эпохи. Чувства Ахилла грубы и ложны с точки зрения последующей цивилизации, но они заключают в себе глубочайшие истины как ступень духовного роста общества, отражение живых и реальных общественных отношений.
Если эпоха науки (тайной мудрости философов) превосходит эпоху поэзии (простонародной мудрости героических времен) в смысле гражданского сознания и утонченности, то, с другой стороны, время Гомера и Данте богаче творческой энергией, силой воображения и своеобразной народностью. "Поэтически возвышенное всегда должно быть едино с народным". Это единство Вико находит у древних и средневековых поэтов, а в новое время только в одном классе общества - крестьянстве. "Во всякой деятельности люди, не склонные к ней по природе, добиваются ее упорным изучением мастерства; но в Поэзии совершенно невозможно добиться чего-нибудь посредством мастерства тому, кто не склонен к ней по природе". Так пишет Вико, устанавливая первые истины "Новой науки". "В силу выставленной выше аксиомы, в каждой Способности может преуспеть посредством техники тот, кто не склонен к ней по природе, но в Поэзии совершенно невозможно тому, кто не склонен по природе, преуспеть при помощи техники, - в силу этого Искусства Поэтики и Искусства Критики служат только для того, чтобы воспитать талант, но не могут сделать его великим, так как утонченность - это малая добродетель, а величие по самой своей природе пренебрегает всем малым: великий разрушительный поток не может не нести с собою мутную воду и не переворачивать камни и стволы своим стремительным течением; поэтому так называемые низкие вещи столь часто встречаются у Гомера. Но из этого не следует, что Гомер перестает быть Отцом и Царем всех возвышенных Поэтов".
Сила Гомера тесно связана с неразвитостью общественных отношений древнейшей Греции. "При такой человеческой необходимости народы, которые почти целиком были телом и почти совершенно лишены были рефлексии, обладали чрезвычайно живыми чувствами для ощущения частностей, сильной фантазией для восприятия и расширения последних, острым умом для сведения их к соответствующим фантастическим родам и крепкой памятью для их удержания; эти способности, правда, принадлежат сознанию, но все они корнями своими уходят в тело и от тела берут свою силу". Более того, "Смысл Поэзии доказывает, что никому невозможно стать одинаково возвышенным Поэтом и Метафизиком: ведь Метафизика абстрагирует сознание от чувств, а Поэтическая Способность должна погрузить все сознание в чувства".
Общий характер мышления древних времен - поэтический, даже в тех случаях, когда его содержанием являются право, политика или представление о космосе. Общий характер мышления цивилизованных времен - более отвлеченный, насыщенный рефлексией. Эта манера мышления облекается в форму тайной мудрости. то есть специальной науки, доступной немногим. "Но так как Тайная Мудрость может принадлежать лишь немногим отдельным людям, то гармония поэтических героических характеров (в чем заключается вся сущность Героических Мифов) не может быть теперь достигнута людьми, как бы они ни были сведущи в Философии и в Искусствах Поэтики и Критики; именно ради этой гармонии Аристотель прославляет Гомера как недостижимого в своей лжи; то же самое говорит Гораций, признавая неподражаемость его характеров". Отсюда вывод, который относится ко всей поэзии неразвитых народов, столь презрительно отвергнутой писателями XVII - XVIII столетий, - "люди детского мира были по природе возвышенными Поэтами".
