— Непонятыми? Дон Олоцага, этим словом прикрываются только те, кто хотят затаить недоброе дело!

— В таком случае, ваше величество, простите мне и эти нехорошие дела, как вы их называете! Позвольте только сказать, что все мои дела были на благо престола.

— Куда хотите вы отправиться, дон Олоцага?

— В Лондон, потом в Германию. Эта страна всегда имела для меня особенную прелесть, и я думаю, что можно безошибочно предсказать ей великое будущее.

— Ваше решение очень удивляет меня, — многозначительно сказала Изабелла, — я думала, что целью вашего путешествия будет Париж.

— В Париже мне нечего делать, — ответил дипломат.

— Как следует понимать вас, дон Олоцага? — спросила Изабелла. Она очень хорошо понимала тайный смысл слов дона Салюстиана, но ей хотелось услышать его ответ.

— Париж называют современным Вавилоном, ваше величество, и, думаю, это верно. В распущенном опьянении там дотанцуются до пропасти!

— В таком случае я не могу послать туда более сдержанного человека, чем вы, господин министр. Вы, верно, знаете, что посланник Ронка не может там более оставаться вследствие его женитьбы на известной девице Шарлотте Оливье. Через несколько дней он вернется сюда, чтобы в своем имении отпраздновать медовый месяц. Когда вы заговорили о своей поездке, мне пришла мысль послать вас на этот важный пост. Мне известно ваше умение приводить в порядок все расстроенные дела, и ваша достойная уважения мягкость будет там как нельзя к месту, тем более, что, как мне помнится, вы не совсем чужды императрице французов.

Олоцага был так поражен неожиданным предложением Изабеллы, что не нашел слов. Он уже приготовился отказаться и тем избавить свою душу от дальнейшей борьбы, но какой-то внутренний голос шепнул ему: ты должен научиться преодолевать себя и в этом! Ты должен перенести это испытание.

— Вы изволили приказать, ваше величество, я повинуюсь и благодарю.

— Каким вы, господин министр, стали вдруг покорным! В скором времени я пришлю вам ваши полномочия и мое собственноручное письмо!

— Тем благосклоннее и милостивее будет принят посол вашего величества, — сказал Олоцага, улыбаясь.

— Я надеюсь еще увидеть вас до отъезда, господин министр!

Когда Олоцага удалился, церемонно раскланявшись, как настоящий придворный, Изабелла сказала маркизе:

— Несмотря на амнистию, я хотела выразить ему свое недовольство, но вместо этого, поговорив полчаса, дала доказательства моей милости! Этот странный человек обладает какой-то таинственной силой!

— Дон Олоцага опасный дипломат! — ответила маркиза де Бевиль, как-то особенно посмеиваясь.

Когда начало смеркаться, королева отправилась в будуар.

Нам уже знакома эта прекрасная комната. Дуэнья отворила высокие окна, и из парка повеяло благоуханием цветов. Стенные лампы с бледно-красными абажурами бросали туманный свет на кресла и оттоманки, на мраморные столы и вазы, поддерживаемые золотыми амурами, на зеркала и мягкие ковры, разостланные на полу. Длинные тяжелые портьеры скрывали входы в будуар королевы. Она подошла к креслу и взглянула в высокое овальное зеркало, как будто хотела убедиться, что не утратила своей красоты. Она сняла накидку, скрывавшую ее восхитительные формы. Светло-голубое платье с кружевами так хорошо сидело на ней, что она сама с удовольствием посмотрела на свою фигуру, освещенную волшебным розовым светом. Изабелла отошла от зеркала, опустилась на мягкую оттоманку и выразила маркизе желание послушать музыку. Королева знала, что Паула с большим чувством играла на арфе. Мандолина в это время уже вышла из моды в высшем обществе.

Паула села на стул в глубине будуара и охотно исполнила желание королевы. Полились чудные звуки, извлекаемые нежными, мягкими пальцами маркизы. Эта проникающая в душу музыка пробудила в королеве дорогие воспоминания. Тот, о ком в эту минуту мечтала Изабелла со всей силой любви, был к ней ближе, чем она думала.

Франциско Серано стоял на пороге будуара, неслышно приподняв портьеру. Он один имел право в любое время входить в покои королевы без доклада.

Изабелла, повернув лицо к открытому окну, смотрела на залитые серебряными лучами ветви деревьев, прислушиваясь к прелестным звукам арфы. Накидка лежала около нее, открывая грудь и плечи. Из-за голубого, отделанного кружевом платья выглядывали хорошенькие ножки в атласных туфельках.

Франциско Серано, остановившись, с восторгом смотрел на нее.

Изабелла вспоминала те прекрасные дни, когда более десяти лет тому назад впервые увидела Франциско Серано, молодого дворянина из провинции, который при ее дворе скоро сделал блестящую карьеру. Она любила его со всей страстью своей пылкой души. И он тоже разделял ее любовь. Но эти счастливые дни быстро пролетели. Другим дарила она свое влечение, сначала, чтобы возбудить ревность Франциско, потом, чтобы развлечь себя. Он посвятил ей свой меч, он спас ей жизнь, но он больше не любил ее, и сознание этого делало все остальное ненужным и бессмысленным. Франциско больше не любил ее, потому что Энрика, которой еще раньше принадлежало его сердце, была жива. Легкий вздох вырвался из груди Изабеллы — она все еще любила Франциско Серано.

Маркиза де Бевиль, неожиданно увидев герцога де ла Торре, остановилась и закончила аккорд резким диссонансом.

Королева удивленно оглянулась и встретилась глазами с тем, о ком только что грезила. Она некоторое время молча смотрела на него, точно хотела убедиться, что этот сосредоточенный и холодный сеньор с гордой осанкой — тот самый Франциско, который когда-то в страстном волнении стоял перед ней на коленях. Ей потребовалась минута, чтобы вернуться к действительности и сказать себе, что этот Франциско ей не принадлежит.

— Я пришел к вашему величеству переговорить о важных и спешных делах, — проговорил холодным тоном герцог де ла Торре и поклонился.

Маркиза де Бевиль удалилась. Изабелла стояла у оттоманки, не в силах отвечать на холодные слова маршала. Ее мечтательные глаза с нежностью смотрели на него. Они были совсем одни в будуаре. Изабелла забыла снова накинуть на себя накидку и стояла перед ним в той вызывающей красоте, которой он так поражался.

Он тоже был не в состоянии повторить тех ледяных слов, с которыми только что обратился.

— Франциско, — прошептала королева, — тот ли вы еще Франциско Серано, о котором я сейчас с восторгом мечтала. Тот ли это Франциско, который когда-то признался мне в любви, который ошеломил меня пылкими речами, целовал руки и стоял передо мной на коленях? О, скажите, неужели возможно, чтобы вы были тем Франциско, который подошел ко мне с холодными словами? Нет, это невозможно, вы другой, я не могу назвать вас Франциско Серано!

Королева закрыла лицо руками и зарыдала.

— Изабелла, королева моя, — произнес Серано дрожащим от волнения голосом, — будем тверды, есть воспоминания, которых не следует касаться.

— А если они лучшие сокровища нашей жизни, если с ними переживаешь счастливые часы, если для нашего сердца ничего не осталось, кроме этих воспоминаний, тогда что, Франциско? Что вы тогда скажете?

— Мы не должны забывать, что нас разлучает, королева!

— Что нас разлучает! Вы правы, Франциско, — что нас разлучает! Я позабыла в блаженных воспоминаниях, что у вас есть Энрика, а у меня муж!

Франциско Серано подвел королеву к креслу, стоявшему перед изящным столом розового дерева, прибавил света в лампах и встал подле красавицы-королевы.

— Тебе, Франциско, все подобает: высшая власть, высшие почести! Ты должен управлять, ты должен мне советовать, ты должен стать для меня тем, чем не может быть мой муж! — шептала Изабелла.

Франциско Серано улыбнулся, держа в своей руке нежную руку Изабеллы.

— Это невозможно, королева, — мягко ответил он.

— Кто же более тебя имеет на это право? Кто был бы желаннее мне и народу? Ты должен быть подле меня королем, хотя и без титула. О, я заранее знаю, что тогда не только наше чудное государство, но и его королева всегда жили бы в вечном счастье. Я трепещу от восторга при одной мысли об этом!