Но теперь что-то немножко изменилось. Я прислушивался и присматривался по-настоящему, и в моих ногах, руках, пальцах появились уверенность и целенаправленность. Я ведь был все-таки неплохой стрелок. По крайней мере, с расстояния метров в тридцать пять. А в ближайшие полчаса мне не придется ничего увидеть на таком расстоянии – даже если туман рассеется немного, видимость будет все равно ограничена несколькими метрами, и если я натолкнусь на оленя, я наверняка смогу попасть в него. И я почему-то почувствовал, что так и случится; я был почти в этом уверен.

Туман пока не рассеивался, но со дна лощины он стал подниматься, и по мере того, как я продвигался дальше, стало светлеть – я стал различать, в какой стороне встает солнце, а потом увидел сквозь туман и веточки, листья. Стенки длинной канавы – теперь я видел, что иду вдоль того, что можно было бы назвать скорее канавой, чем лощиной или оврагом, – понизились и доходили мне лишь до плеч. Туман и тот угол зрения, под которым я смотрел, позволяли заглядывать в лес всего на несколько метров. Ничто не двигалось, было так тихо, что, казалось, в лесу вообще не было никаких животных. Но я все-таки старался производить как можно меньше шума. Это было несложно – земля под ногами была мокрая и, насколько я мог судить, двигался я практически бесшумно. Я даже решил, что из меня получается не такой уж плохой охотник; ну, по крайней мере, если охотой называть тихое перемещение.

Дно канавы постепенно поднималось и, наконец, поднялось до уровня земли; оставались лишь едва заметные следы обсыпавшихся краев. Туман разорвался на клочья, но я все-таки решил поворачивать назад, от канавы уже почти никаких следов не осталось – под ногами была ровная земля. Убедив себя, что ничего нового я дальше уже не увижу, я остановился, развернулся и отправился назад к лагерю, продолжая при этом всматриваться в лес, тянувшийся по обеим сторонам канавы, дно которой снова стало понижаться. Вскоре опять над краями канавы торчала лишь моя голова. Туман жидкими клубами летел мне в лицо. Я уже начал опасаться, что пройду мимо палаток, так и не заметив их. И тут я увидел какое-то движение. Туман, заполнявший канаву, поднимался мне до подбородка. Метрах в пятнадцати от меня – дальше все скрывал туман – стоял небольшой олень, судя по очертанию головы, самец-первогодок. Олень общипывал листья – совсем маленький олень, но тем не менее олень. Он поднял голову и посмотрел прямо в мою сторону. И если он увидел мою голову, торчащую из канавы, то она, наверное, показалась ему странным камнем, лежащим на земле. Я замер без движения.

Олень стоял ко мне боком. С такого расстояния я тысячу раз стрелял и попадал в мишени вчетверо меньшие, чем силуэт оленя, на которого я сейчас смотрел. И когда я вспомнил об этом, когда мои глаза и руки пришли в готовность, я понял, что могу попасть в этого оленя так же легко, как если бы его силуэт был вырезан из картона.

Олень поднял голову еще выше, а потом опустил ее снова. Я оттянул тетиву к правой стороне лица. Теперь надо было полностью обездвижить лук. На мгновение я замер, натянув тетиву до отказа, что потребовало отдать луку почти все силы, которые были во мне. Стрела была направлена прямо в сердце оленя. Так как мне приходилось целиться снизу вверх, я решил скорректировать свой прицел. Хотя, в принципе, на таком небольшом расстоянии стрела должна была лететь по прямой.

Я отпустил тетиву, но уже в тот момент, когда стрела ушла в полет, я понял, что выстрел был неточен – ненамного, но не точен. Я часто совершал ту же ошибку на соревнованиях по стрельбе из лука: слегка поднимал вверх руку, держащую лук. Услышав щелчок тетивы, олень подпрыгнул на месте и развернулся в тот самый момент, когда стрела должна была поразить его. Я даже подумал, что все-таки попал в него, но тут же пришло осознание того, что мгновением раньше я видел, как оранжевое оперение стрелы мелькнуло над его спиной и исчезло в лесу. Возможно, оно даже задело его, но я был уверен – даже не оцарапало. Отбежав на несколько шагов, олень повернул голову и посмотрел в мою сторону. Я быстро поставил на тетиву вторую стрелу, стал натягивать, но чувствовал, что внутренне собраться мне уже не удастся. Я весь дрожал, и стрела никак не хотела укрепиться на тетиве. Когда олень снова бросился бежать, мне удалось натянуть тетиву лишь до половины. Я все-таки выстрелил – стрела ушла в лес, пролетев над тем местом, где еще мгновение назад стоял олень.

Весь покрывшись потом, я вдыхал и выдыхал туман, клубящийся вокруг головы как тяжелый пар. Тогда я двинулся дальше по направлению к палаткам. Туман снова сгустился, и я шел, выставив вперед правую руку. Через несколько шагов я неожиданно увидел палатки – сначала одну, потом другую, – пятнами проступавшие сквозь туман. Правильность их очертаний показывала, насколько они здесь не к месту.

Оказалось, что Льюис уже поднялся; когда я вернулся в лагерь, он пытался разжечь костер, сложенный из больших и малых сырых веток. Когда я снимал с лука тетиву, появились и остальные.

– Ну что, дружище? – спросил Льюис, глядя на колчан, в котором уже не хватало двух стрел.

– Стрелял.

– Неужели? – сказал Льюис, распрямляясь.

– Да. И великолепно промазал с пятнадцати метров.

– Как это ты умудрился? А то ели бы на завтрак свежатину.

– Наверное, в последний момент чуть дернул левую руку вверх. Нервишки подвели. Не знаю, почему. Олень стоял спокойно. Как огромная мишень. Стреляй как в комнате по стене. Но я промазал. Оплошал как раз в тот момент, когда уже отпускал тетиву. Будто внутри что-то сказало: подними немного руку. И я, дурак, поднял!

– Страшная штука эта психология, – сказал Бобби. – В лесу ведешь себя как-то по-особенному.

– Не огорчайся, еще будет возможность пострелять, – решил успокоить меня Дрю. – Нам ведь еще плыть и плыть.

– А может быть, это и хорошо, что я не попал, – сказал я. – Если в я его ранил, бегал бы сейчас по лесу за раненым оленем. И найти его в этом тумане было бы очень трудно. Кстати, и меня тоже.

– Но ты бы мог отметить как-нибудь место, с которого стрелял, потом вернуться и позвать нас, – возразил Льюис. – И все вместе мы б его отыскали.

– Да, найдешь его сейчас, – сказал я. – Он уже, наверное, за много миль отсюда.

– Да, наверное, – согласился Льюис. – Но все равно жаль, что ты его упустил. Куда подевалось спокойствие моего доброго друга?

– Спокойствие твоего старого друга улетучилось, – сказал я. – И стрелы летели высоко и мимо.

Льюис как-то по-особенному взглянул на меня.

– Я знаю, что ты не сплоховал бы, Льюис. Можешь меня не убеждать. И у нас было бы свежее мясо. И мы все бы жили вечно. И знаешь что? Жаль, все-таки, что тебя там не было. Мне хотелось бы, чтобы ты был на моем месте, а я был бы рядом с тобой. Я бы ослабил тетиву на своем луке и смотрел, как ты бы послал стрелу куда следует – прямо в сердце оленя. Прямо, так сказать, в главный котел. В главную шестеренку. С пятнадцати метров – это для тебя раз плюнуть. Когда я стоял и целился, я думал: как бы ладно все это сделал Льюис.

– Ну, в следующий раз думай не обо мне. Думай об олене.

Я, раздумывая над его словами, стал вынимать наши вещи из палаток. Льюису, наконец, удалось разжечь ленивый костер. Солнце, взобравшись достаточно высоко, сожгло туман за несколько минут. Его рассеивающиеся клочья обнажали реку, которая еще несколько минут назад едва просматривалась. А теперь мы видели не только ее поверхность, иссеченную течением, но даже камешки на дне у берега.

Мы позавтракали блинами с маслом и джемом. После того, как мы поели, Льюис отправился к реке помыть тарелки и сковородку. Я разложил все надувные матрасы на земле, отвинтил заглушки и улегся на матрасы, выдавливая из них воздух. Наконец, издав подо мной последний стон, матрасы сплющились так, что я стал ощущать под собой твердую землю. Мы скатали палатки, полотно которых было влажным и покрытым листьями и кусочками коры, и сложили в лодки, закрепив веревками. Я спросил, обращаясь ко всем сразу, не рассесться ли нам в лодках в этот раз по-другому. Я боялся, что Льюис, раздраженный неповоротливостью Бобби, мог сказать ему что-нибудь неприятное. И так как мне вдруг показалось, что Бобби уже готов горько пожалеть о том, что поехал с нами, я подумал, что будет лучше, если в байдарку вместе с ним сяду я. Дрю не смеялся бы – или смеялся бы не так, как надо, – шуткам Бобби, которые были для того единственным способом сохранять присутствие духа, и я решил, что предложение мое было правильным и нам с Бобби плыть вместе.