Или ударом ножа из магазина спортивных товаров? Смогу ли я такое сделать, спрашивал я себя.
Хорошо, а как быть с моей предполагаемой прогулкой по ночному лесу? Если я отойду слишком далеко от реки и перестану слышать ее шум, я почти наверняка заблужусь. А что тогда? Идти по кругу? Какому кругу? Как ориентироваться? Как определять в ночном лесу, что идешь по кругу? По кругу,да еще и темноте,да еще о лесу?Я так не умею. И если я действительно заблужусь – тогда все пропало.
Но я вполне мог вообразить себя в роли убийцы. Наверное, потому, что у меня не было четкого осознания того, что мне действительно придется кого-то убивать. Но все-таки... Если он расположится близко к краю скалы – а ему так или иначе придется это сделать, – шум реки в стенах ущелья позволит мне подобраться к нему достаточно близко... ну, по крайней мере, на такое расстояние, с которого я смогу стрелять наверняка. Мне хотелось убить его точно так же, как Льюис убил того, другого: я хотел бы, чтобы он ни о чем не подозревал до того самого момента, когда вдруг почувствует страшную боль в груди и увидит стрелу, пронзившую его насквозь, попавшую ему в спину, прилетевшую неизвестно откуда.
А это будет весьма непросто, подумал я. В лесу, с болтающимися перед носом листьями, с неожиданными порывами ветра... Слишком рискованно, слишком много случайностей, которые могут все испортить... Нет, так не получится. Я понял это, и чем больше я думал, тем больше убеждался в том, что так ничего не получится.
Ну, тогда как, художественный руководитель? Что будешь делать, консультант по графике? Какой у тебя эскиз? Общая задумка такова: убить его выстрелом в спину, где-нибудь у края скалы. Почти наверняка он уляжется на землю, чтобы удобнее было вести стрельбу вниз, по реке. Когда человек готовится к стрельбе, он проходит несколько этапов сосредоточения. И когда он полностью сосредоточится, я попробую подобраться к нему метров на десять и постараться послать стрелу куда-нибудь под ребра – на таком расстоянии я вполне могу рассчитывать на мою неповрежденную стрелу и на высокую точность стрельбы... А потом развернусь и убегу в лес, сяду и буду пережидать какое-то время, пока он не умрет.
Что делать дальше, я себе пока не представлял. Все было уже предрешено, как это бывает во сне, но ощущение предрешенности возникало лишь потому, что реальность того, что должно было произойти, была еще очень далекой. Я находился приблизительно в том же расположении духа, как и тогда в лесу, когда отправлялся в тумане охотиться на оленя. Все, что я намеревался проделать, казалось правильным, но пока это происходило в моем воображении. И мне становилось не по себе, когда я думал о том, что, столкнувшись там, наверху, с человеком, вооруженным ружьем, мне придется проделать это все в действительности.
Я вдавился еще глубже в расщелину, чтобы получить от камня последнее одобрение, и тут же почувствовал, что расщелина меня начинает угнетать. Нужно было выбираться из нее и карабкаться дальше.
Я начал осторожно высовываться, и, приподнявшись на одном колене, расставил и поднял руки и ладонями стал ощупывать скалу над собой. Отклоняясь назад, я шарил по выступу над верхним краем расщелины. Справа – ничего не получится, и я с облегчением втянулся назад. Слева – расщелина, сужаясь до трещины, уходила за пределы моей досягаемости, и единственное, что мне оставалось – подняться во весь рост, опираясь ногами о нижний край расщелины и двигаясь вдоль нес. Я дюйм за дюймом передвигал ноги, медленно перемещаясь влево; пальцы ног быстро устали; я двигался вдоль трещины, цепляясь за ее край лишь носками тапочек. Но смог распрямиться – полностью, во весь рост. А потом, как это ни странно, по мере того как передвигался влево, даже, слегка согнувшись в поясе, наклониться вперед. Это было неожиданно и подействовало очень ободряюще – значит, стена здесь не отвесная! Прижимаясь к камню, я чувствовал его встречное давление. Я перенес тяжесть тела с концов пальцев и концов тапочек на колени и занял новую позицию. Начал червячными, извивающимися движениями перемещаться сначала влево, потом вправо. Подо мной по-прежнему сверкала бездна-река. Передвигался я очень медленно, потому что руки не находили достаточно надежных точек опоры, наконечники стрел постоянно впивались в меня. Но мне удалось достичь хоть и хрупкого, но почти идеального – или так мне казалось – баланса между силой тяжести и наклоном скалы, удерживающим меня от падения. Я находился в таком месте, где сила, влекущая меня, удерживающая на стене, уравновешивались в моем теле – и вторая получила даже небольшое преимущество. И я двигался дальше. Время от времени я ложился на скалу, обливаясь потом, теряя опору для ног, не находя, за что ухватиться руками. Резина на концах моих тапочек перегибалась, упираясь в камень, а руки с растопыренными пальцами прилипали к стене. Затем я начинал снова ползти вверх, сантиметр за сантиметром, совершая такие интимные телодвижения, каких не знал ни с Мартой, ни с любой другой женщиной. То, что я не мог позволить себе с человеческим существом, я отдавал стене; страх и какая-то невероятная чувственность, сверкающая не менее ярко, чем луна, поднимали, тянули меня вверх, миллиметр за миллиметром. И все же я не мог раствориться в луне, в реке, в камне, я продолжал оставаться в сфере человеческого. Я искал живое, золотистое пятнышко, как у той натурщицы, какую-нибудь веснушечку, что-нибудь трогательное в гигантском зареве луны, в змееподобных отражениях в реке...
Распределение темных пятен камня и неба надо мной изменялось, и в одном из этих пятен засветилась звездочка. По обеим сторонам этого крошечного источника света поднимались угрюмые тени камней, все такие же черные и непроницаемые, но их власть уже не была абсолютной. Мертвая поверхность камня, к которой я приник, стала все больше отклонятся от вертикали и устремляться уверенно к жизни, к проему между камнями, в котором мерцала звезда. И в котором, по мере того, как я приближался к нему, стали появляться другие звезды, оформляясь в созвездия, напоминающие корону. Теперь я уже мог ползти на коленях – на коленях! – лук царапал по камню рядом со мной.
Я полз и плакал. Почему? Не было никаких причин плакать, ведь мне нечего было стыдиться, нечего страшиться – я просто выбрался наверх по скале, и все. Но мне пришлось растянуться на скале и, часто моргая, очистить глаза от слез. Я приподнялся на локти и, как турист, осмотрелся вокруг. О Господи, Господи! Река, затуманенная и вспыхивающая острыми лучиками света в слезах, повисших на ресницах, плясала перед глазами, еще более прекрасная, чем раньше – из-за того, что казалась теперь совершенно недостижимой. Вот это вид, вот это да!
Но в конце концов нужно возвращаться к передвижению на коленях, которые лучше, чем какая-нибудь другая часть тела, приспособлены для карабканья по каменным стенам, отклоняющимся от вертикали под определенным углом. И я снова стал на четвереньки.
Мое продвижение было довольно болезненным, но я продвигался вперед и вверх. Мне приходилось ползти, но уже не нужно было заниматься любовью со стеной, не нужно было ее ебать, чтобы, освещенная лунным светом, она подарила мне пару сантиметров пути вверх; теперь между моими бедрами и камнем был большой зазор. Я мог бы даже – хотя и проявляя осторожность – лягнуть камень подо мной, и он бы меня уже не сбросил.
Мои ступни болезненно изгибались под разными углами, в разные стороны. Ведомый Бог знает какой интуицией, я продолжал карабкаться как некое существо, порожденное скалой и теперь возвращавшееся домой. Часто рука или нога съезжали, но обязательно натыкались на что-нибудь, мне уже знакомое, сами по себе, без моей помощи, цеплялись за выступ, и я полз и полз вперед и вверх. Стена уже ничего не могла со мной поделать, не могла ничего такого выкинуть, с чем бы я не справился, как говорят, в мгновение ока. Я неостановимо поднимался вверх.
Таким вот образом я выбрался на край стены и попал в какой-то миниатюрный каньон. Да, я вылез наверх и мог разогнуться и встать во весь рост. Хотя я почти ничего вокруг себя не видел, по ощущению мне это напоминало канаву, по которой я шел в тумане, охотясь на оленя. Под ногами – как замечательно было ощущать что-то подногами – было полно мелких и крупных камней, но я достаточно уверенно шел вперед. Стены расселины, по мере того, как я продвигался все дальше от края скалы, должны были бы опускаться, но они не опускались – зрительно они оставались на той же высоте из-за густых кустов и призрачных деревьев, росших по краям расселины. Деревья постепенно обретали плотность и осязаемость, их становилось все больше и, наконец, их ветви стали склоняться надо мной. Я вышел из расселины.