Избранное
Абу Али Хусейн ибн Абдаллах
Газели
1
Кто на земле блаженств не ищет, тот[2]
Их в небесах навечно обретет.
Нам воздержанье, венчанное вздохом,
При жизни очищение дает.
И в рай однажды вступит, кто поодаль
Здесь оставлял страстей водоворот.
И ангелов у ног своих увидит,
Кто отрешится от земных забот.
А ты, моя красавица, я знаю,
Стремишься поступать наоборот.
Тебе от наслаждения отречься
Жизнь, полная соблазна, не дает.
Земная радость — это лишь мгновенье
Пред вечностью, которая нас ждет.
Уединись, как Бу Али.[3] Мгновенье
Предпочитать бессмертью не расчет.
2
На свете был я несколько деньков,
Прошел сквозь бурю логово песков,
Над мудрецом смеялся и при этом
Невежду возносил до облаков.
Ничтожно льстил и гневу предавался,
Теперь душа грязнее каблуков.
И пламень, что из сердца высекал я,
Кропил слезами, как из родников.
Избавиться от дьявольских страстей я
Не в силах был, как пленник от оков.
Гулял, очей веселья не смыкая,
Но жатва, — норов у нее таков,—
Являясь в срок, под корень косит злаки,
Пришлось пожать все то, что я посеял,
Как в мире повелось с покои веков.
Что делать? Я к своей вернулся сути,
Уйдя от суеты, как от клыков.
Где был — не знаю, а куда исчез я
Не скажет ни один из знатоков.
3
Прекрасно чистое вино, им дух возвышен и богат,
Благоуханием оно затмило розы аромат.
Как в поучении отца, в нега горечь есть и благодать,
Ханжа в вине находит ложь, а мудрый — истин щедрый клад.
Вино разумным не во вред, оно — погибель для невежд,
В нем яд и мед, добро и зло, печалей тень и свет услад.
Наложен на вино запрет из-за невежества невежд,
Безверием расколот мир на светлый рай и мрачный ад.
Какая на вине вина за то, что пьет его глупец,
Напившись, пустословить рад и, что ни скажет, невпопад.
Пей мудро, как Абу Али, я правдой-истиной клянусь:
Вино укажет верный путь в страну, истин ветроград.
4
Десять признаков есть у души благородной,
Шесть ее унижают. Быть нужно свободной
Ей от подлости, лжи и от зависти низкой,
Небрежения к близким, к несчастью и боли народной.
Коль богат, то к друзьям проявляй свою щедрость,
Будь опорою им и звездой путеводной.
А впадешь в нищету — будь и сильным и гордым,
Пусть лицо пожелтеет в тоске безысходной.
Краток век, каждый вздох наш быть может последний,
Не терзайся о мире заботой бесплодной,
Смерть играет без устали в нарды: мы шашки,
Мир — доска, день и ночь, как две кости, в руках небосвода.
Абу Али ибн Сина в лаборатории, худ. Р. Арипжанов
Касыды
1
Былое жилище, ты стерто превратностью жизни,[4]
Затоптано в прах. А кого предавать укоризне
За все, что случилось? Иль, может, надгробие это
Над прахом твоим? Зыбкой памяти черная мета?
Не ты ли, исчезнув, со временем тайною стала?
И прошлое мне эту тайну раскрыть завещало.
Наследую камин разрушенных я водостоков,
Немало по ним дождевых прожурчало потоков.
И камень очажный в ложбинке, что словно украдкой,
Меж холмиков, черной прижался к земле куропаткой.
На нем от огня виден след мне, действительно, вечный.
Такой же в груди остается от муки сердечной.
Былое жилище, ты полнишь, как тучи косматы
Клубились над кровлей я слышались грома раскаты,
Как стрелами небо пронзали веселые грозы?
Пора над тобою пролить им кровавые слезы,
Оплакать всех тех, кого помнят развалины эти,
Безумно любивших и добрыми слывших на свете.
О, если б могли нам о прошлом поведать руины,
Далеких событий пред нами возникли б картины.
Но я утверждаю, что смысла полны и значенья
Безмолвные речи, что к нам обращают каменья.
Поверьте, о многом поведать нам могут руины,
Сослаться могу на свои, для сравненья, седины.
Они говорят, что зазубрился нрав мой, а в слове
Былой остроты не хватает и пылкости крови.
Седины не в радость, но в это же самое время
Надежда все чаще подать нам старается стремя.
Быть самоуверенным в поздние годы опасно:
Себе самому ты ошибкой грозишь ежечасно.
Что вижу я ныне? В упадке и честь, и ученость,
И в прошлом осталася мысли людской утонченность.
Сегодня к тому же не видят в достоинствах проку,
Возносят невежд и легко предаются пороку.
И мир предстает мне обителью знати и черни,
Где хаос и тлен, где пируют могильные черви.
А, может быть, сам он мертвец, преисполненный гнева.
Червей этих жрет, ублажая голодное чрево?
Мир сгинет в грехе иль, как праведник, встанет из праха?
Проведать могу ли я предначертанье аллаха?
К перу припадая, пишу: не стремитесь к богатству
И помните: алчность подобна всегда святотатству.
К перу припадая, еще я пишу на бумаге:
Подобен скоту, кто забыл благочестье во благе.
Жизнь верхом блаженства — лишь может казаться животным
При сытой жратве и хозяйском уходе добротном.
Под пологом синим и тайною звездной цифири
Богаты одни, а другие — мудры в этом мире.
Но с мудрыми разве богатые могут сравниться?
Хоть жребий мне выпал среди богатеев родиться,
На льва похожу я, что в джунглях живет одиноко,
Когда с богачами соседствую волею рока.
На голову выше сородичей прочих не я ли?—
Но это понять хоть один из них может едва ли,
Кого удивят они? Чем они могут гордиться,
И разве цена их с моею ценою сравнится?
Я — дождь благодатный, оии — суховею подобны,
Я — знаньями славен, они — неразумны и злобны.
Перо свою верность хранит мне в мгновенье любое,
Руке не изменит меч острый мой на поле боя.
И в бой я кидаюсь с весельем души беззаботным,
И враг отступает подобно трусливым животным.
И небо от пыли и пролитой крови чернеет,
Хоть за полдень только, а кажется, что вечереет.
Захватим добычу мы, благословляя удачу,
И враг за убитых заплатит нам выкуп впридачу.
Теперь я хочу, соблюдая законы приличья,
Напомнить невеждам, чье слышится косноязычье:
В речах языку нанести вы стремитесь увечье,
Ои мог бы погибнуть, когда б не мое красноречье.
Вокруг знатоки утверждать до сих пор не устали,
Что должен язык говорить лишь моими устами.
Повсюду известна наукой моя увлеченность,
Познанья копье не моя ль заточила ученость?
Учителем стал я всех тех, кто учиться желает,
На гибель невеждам пусть знамя науки блистает,
Да жаль, что судьба не всегда мне дарит свою милость.
Поддержка друзей на укоры сегодня сменилась,
Когда б против рока пойти я решился в гордыне,
Не зная упрека, всего бы добился я ныне.
Не страх за себя ощущал я в иные минуты,
Боялся я вызвать слепое безумие смуты.
И если продлен будет век мой превратной судьбою,
Поверженных в прах я увижу врагов пред собою.
Хоть станут оплакивать люди мои неудачи,
Не буду участвовать в их преждевременном плаче.
И черные тучи моей не закроют дороги.
Меч спрятан в ножнах, но безмолвен до первой тревоги.
Кузнец из железа скует, проявляя упорность,
Коню удила для того, чтоб являл он покорность.
И верится людям, что нити есть волосяные,
Которыми рты зашивают в годины иные.
При жизни пророка и первых наследников веры
Бестрепетно овцы паслись возле львиной пещеры.
Собой справедливость венчала и землю, и воды,
И не враждовали тогда меж собою народы.
А ныне вражда, как зима, воцарилась повсюду,
А скорбная доля досталась бесправному люду.
