ОСАДА БОСТОНА или ЛАЙОНЕЛ ЛИНКОЛЬН
Глава I
Глава II
Глава III
Г лава IV
Глава V
Глава VI
Глава VII
Глава VIII
Глава IX
Глава X
Глава XI
Глава XII
Глава XIII
Глава XIV
Глава XV
Глава XVI
Глава XVII
Глава XVIII
Глава XIX
Глава XX
Глава XXI
Глава XXII
Глава XXIII
Глава XXIV
Глава XXV
Глава XXVI
Глава XXVII
Глава XXVIII
Глава XXIX
Глава XXX
Глава XXXI
Глава XXXII
Глава XXXIII
Глава XXXIV
ЛОЦМАН
Глава I
Глава II
Глава III
Глава IV
Глава V
Глава VI
Глава VII
Глава VIII
Глава IX
Глава X
Глава XI
Глава XII
Глава XIII
Глава XIV
Глава XV
Глава XVI
Глава XVII
Глава XVIII
Глава XIX
Глава XX
Глава XXI
Глава XXII
Глава XXIII
Глава XXIV
Глава XXV
Глава XXVI
Глава XXVII
Глава XXVIII
Глава XXIX
Глава XXX
Глава XXXI
Глава XXXII
Глава XXXIII
Глава XXXIV
Глава XXXV
ПОСЛЕСЛОВИЕ К РОМАНУ «ОСАДА БОСТОНА, ИЛИ ЛАЙОНЕЛ ЛИНКОЛЬН»
«ЛОЦМАН» ФЕНИМОРА КУПЕРА
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33
34
35
36
37
38
39
40
41
42
43
44
45
46
47
48
49
50
51
52
53
54
55
56
57
58
59
60
61
62
63
64
65
66
67
68
69
70
71
72
73
74
75
76
77
78
79
80
81
82
83
84
85
86
87
88
89
90
91
92
93
94
95
96
97
98
99
100
101
102
103
104
105
106
107
108
109
110
111
112
113
114
115
116
117
118
119
120
121
122
123
124
125
ИЗБРАННЫЕ СОЧИНЕНИЯ
В ДЕВЯТИ ТОМАХ
МОСКВА
«ТЕРРА»-«TERRA»
1992
ИЗБРАННЫЕ СОЧИНЕНИЯ ТОМ 4
ОСАДА
БОСТОНА
ЛОЦМАН
МОСКВА
«ТЕРРА»-«ТЕRRA»
1992
Оформление художника
А. ЕРЕМИНА
Купер Дж. Ф.
К92 Избранные сочинения: В 9 т. Т. 4: Осада Бостона. Лоцман. — М.: ТЕРРА, 1992. — 816 с.
ISBN 5-85255-145-7 (т. 4)
ISBN 5-85255-116-3
ОСАДА БОСТОНА или ЛАЙОНЕЛ ЛИНКОЛЬН
Перевод с английского
Т. Озерской, В. К у р е л л а
и М. Черневич
Глава I
Их юности веселый пыл
Душе усталой возвратил
Ушедшую весну. Грей
[1]
Тем не менее как-то на исходе дня в апреле 1775 года сотни глаз были прикованы к далекому парусу, который, возникнув над морским простором, приближался по закрытым водам ко входу в запретную гавань. Характерный для той эпохи живейший интерес к политическим событиям заставил довольно большую толпу зевак собраться на Бикон-Хилл, заполнив весь его восточный склон от конической вершины до подножия: все взгляды были прикованы к предмету, возбуждавшему всеобщее любопытство. Впрочем, собравшихся здесь в столь большом количестве людей волновали весьма разнородные чувства и совершенно противоположные желания. В то время как добропорядочные, серьезные, но осторожные горожане старались скрыть переполнявшую их души горечь под маской холодного безразличия, несколько веселых юнцов, одежда которых изобличала в них военных, громко выражали свой восторг и шумно радовались предстоящей возможности получить весть из далекой родины, от близких и друзей. Но вот в вечернем воздухе разнеслась громкая, протяжная дробь барабанов, долетев с близрасположенного плаца, и шумная часть зрителей сразу покинула свой наблюдательный пост, а холм остался в безраздельном владении тех, кому по праву надлежало там быть. Однако в те времена люди опасались свободного, непринужденного обмена мнениями, и, прежде чем вечерний сумрак поглотил длинные тени, отброшенные лучами заходящего солнца, холм совершенно опустел: горожане спустились с возвышенности и побрели каждый своим путем — молчаливые, задумчивые, — туда, где вдоль восточной стороны полуострова протянулись по равнине ряды серых крыш. Но, невзирая на эту видимость равнодушия, молва, которая в периоды большого брожения умов всегда найдет способ шепнуть на ухо то, что не рискнет произнести вслух, уже деятельно распространяла нежеланную весть о том, что приближающееся судно было первым кораблем большой флотилии, привезшей запасы продовольствия и пополнение для армии, и без того слишком многочисленной и слишком уверенной в своей мощи, чтобы уважать закон. Это неприятное известие не повлекло за собой никакого шума или беспорядков, но двери домов угрюмо замкнулись, и в окнах сразу погасли огни, словно этим молчаливым протестом население хотело выразить свое недовольство.
Тем временем корабль достиг скалистого входа в гавань, но, так как был отлив, а ветер совсем утих, ему пришлось лечь в дрейф, словно он предчувствовал не слишком радушный прием, который его ожидал. Впрочем, страхи бостонцев оказались преувеличенными, ибо на борту корабля вы бы напрасно стали искать буйную ватагу солдат — отличительную примету транспортного судна. Пассажиров на корабле было совсем мало, а на палубах царил такой идеальный порядок, что этим немногочисленным пассажирам невозможно было решительно ни на что пожаловаться. Внимательный наблюдатель мог бы по некоторым внешним признакам сделать заключение, что на борту этого судна находятся люди, обладающие таким положением или состоянием, которое заставляет других заботиться об их удобствах. Немногочисленная команда корабля бездействовала, расположившись на разных концах палубы, и поглядывала на неподвижную гладь залива и пустые паруса, лениво свисавшие с мачт, а несколько одетых в ливрею слуг томились вокруг какого-то молодого человека, который засыпал вопросами лоцмана, только что поднявшегося на борт. Костюм молодого человека отличался большой пышностью, и по тому, с каким тщанием были обдуманы и подобраны все его детали, нетрудно было предположить, что, по мысли его обладателя, он являл собой самый последний крик моды. Лоцман и его собеседник стояли неподалеку от грот-мачты; вокруг них палуба была пуста, и только возле штурвала корабля, где неподвижно застыл рулевой, виднелась одинокая фигура какого-то человека, производившего впечатление существа из совершенно иного мира. Его можно было бы назвать глубоким стариком, если бы быстрый, твердый шаг, которым он мерил палубу, и живой горящий взгляд не опровергали всех прочих примет его почтенного возраста. Стан его был сгорблен, и тело поражало своей худобой. Редкие, развеваемые ветром пряди волос были посеребрены инеем по меньшей мере восьмидесяти зим. Время и тяжкие испытания проложили глубокие борозды на его впалых щеках, придав особый отпечаток силы резким и надменным чертам его лица. На нем был простой выцветший кафтан скромного серого цвета, носивший явные следы долгого и не слишком бережного употребления. Порой он отрывал свой пронзительный взгляд от берега и принимался быстро шагать по пустынному юту, погрузившись в свои думы, и губы его шевелились, однако ни единого звука не издавали эти привыкшие к молчанию уста. Он весь был во власти одного из тех внезапных побуждений, когда тело машинально подчиняется велению беспокойного ума. В эту минуту какой-то молодой человек поднялся из каюты на палубу и присоединился к группе людей, взволнованно и с интересом вглядывавшихся в расстилавшиеся перед ними берега. Молодому человеку с виду было лет двадцать пять. Небрежно наброшенный на плечи военный плащ и видневшийся из-под плаща мундир достаточно убедительно свидетельствовали о военном звании их владельца. Молодой офицер держался непринужденно, как человек светский, но выразительное, подвижное лицо его казалось овеянным меланхолией, а по временам даже глубокой печалью. Поднявшись на палубу, он встретился взглядом с беспокойно шагавшим по юту стариком, учтиво поклонился ему и, повернувшись к берегу, погрузился, в свою очередь, в созерцание красоты умирающего дня.
