Нет никаких сомнений, что общение между особями в той  или иной форме возникло у животных в глубокой древности.  Наиболее сложной и развитой формой общения у животных,  бесспорно, являются вокативные, или голосовые,  сигналы, необходимость издавать которые обусловила ряд  физических изменений в организме человека. Вокативная  речь имеет массу преимуществ по сравнению с простейшим  языком жестов, не говоря уже о способности обмениваться  сложными и даже отвлеченными идеями. Так, благодаря  речи мы можем общаться в абсолютной темноте,  пробираясь сквозь чащу леса и не видя человека, с которым  говорим. Переходя на другой язык, нам гораздо проще  скрыть свои истинные намерения, солгать и даже обвести  вокруг пальца незнакомых людей. Дети начинают  говорить заведомую ложь примерно в возрасте четырех  лет. Некоторые ученые полагают, что склонность мужчин  шутить в обществе женщин, заставляя последних то и дело  смеяться, тоже могла быть в древности элементом сексуального  отбора. Впрочем, язык, как и все прочие составляющие  культуры, как бы заново создается и внутренне  возрождается в сознании каждого ребенка, еще только  учащегося говорить.

Мы, современные люди, по праву отделяем себя от всех  прочих видов наших ближайших сородичей в животном  мире — приматов, живущих сегодня на Земле. К сожалению,  мы никак не можем отказаться от сравнений качественного  характера. Подобно тому, как мы склонны подчеркивать  религиозные и этнические различия у представителей  своего собственного вида, мы пытаемся выделить  и сформулировать те факторы, которые отличают нас от  приматов, чтобы определить рамки понятий «мы/не мы».  Крайним выражением подобных претензий на исключительность  и различия между современными расами можно  считать термин унтерменш (нем. букв. «недочеловек» или  «человек низшей расы»), использовавшийся нацистами  применительно к народам, которые они подвергали преследованиям  и истреблению.

Мы убедили себя в том, что обладаем неисчислимыми  интеллектуальными и манипулятивными навыками, которые,  словно частокол, отделяют нас от всех прочих представителей  животного мира. Всякий, кто пытается заглянуть  сквозь этот частокол, неизбежно навлекает на себя  упреки в «антропоморфизме». Тем не менее примерно с  начала XX в. наш ближайший сородич в животном царстве,  шимпанзе, привлекает к себе все более пристальное  внимание исследователей, что позволяет извлекать из этого  частокола предрассудков колышек за колышком. Однако  устаревшие мифы об уникальности навыков человека  отмирают с большой неохотой.

Прежде бытовало убеждение, будто люди были единственными  существами, умевшими пользоваться орудиями.  Когда эта идея утратила былой авторитет, предрассудки,  лежавшие в ее основе, были перетолкованы в том смысле,  что люди — это единственные существа, способные совершенствовать  орудия труда и охоты. А когда была отвергнута  и эта версия, нам пришлось утешаться тем, что только  мы, люди, способны совершать изобретения и открытия  и делать орудия. Но шимпанзе вновь опровергли и  этот миф.

Большинство приводимых здесь фактов заимствованы  из исследований Вольфганга Кёлера, проведенных в начале  1920-х гг. в колонии шимпанзе на острове Тенерифе.  Кёлер, психолог по образованию, пошел гораздо дальше  простой демонстрации того, что шимпанзе способны решить  эту проблему. Ему удалось весьма элегантно доказать,  что шимпанзе способны мыслить не только рационально,  но и абстрактно[32]. К сожалению, в те годы нашлось  мало ученых, способных по достоинству оценить  результаты этих экспериментов. И потребовалось лишь  невероятное терпение Джейн Гудолл и других исследователей,  чтобы рассеять старые предрассудки ученых и широкой  публики в отношении выводов Кёлера. Это произошло  уже в конце XX в.

Одним из самых удивительных открытий второй половины  XX в. явилось получение убедительных доказательств  того, что шимпанзе, представители неговорящих видов  приматов, отделившиеся от наших предков на древе эволюции  более 5 млн. лет назад, обладают потенциальной  способностью говорить, находящейся в стадии формирования.  Многих шимпанзе удавалось обучить общаться с  человеком. Еще более поразительно, что они способны  легко усваивать приобретенные навыки и использовать их  в общении друг с другом посредством символического кодифицированного  языка. Но самой яркой звездой этой истории  по праву считается бонобо по кличке Канзи (бонобо  — ближайшие сородичи шимпанзе, а некоторые черты  их поведения скорее напоминают людей). Канзи научился  общаться с окружающими при помощи сложного языка  кодифицированных сигналов. Кроме того, он без труда  научился понимать разговорный английский и даже правильно  интерпретировать его синтаксис. Уровень его успехов  отчасти был обусловлен тем, что он был бонобо  (оказывается, бонобо в генетическом отношении ближе к  человеку, чем другие виды шимпанзе), однако не исключено,  что они были усвоены им в раннем детстве от своей  приемной матери-шимпанзе, уроки «обучения» у которой  он использовал с максимальной пользой. Эта самка шимпанзе,  в свою очередь, была объектом обучения языковому  общению и во взрослом возрасте пыталась освоить эти  новые символы. Как известно, шимпанзе обладают способностью  к абстрактному, символическому и рациональному  (предметному) мышлению, а также могут совершать так  называемые символические выводы и символические манипуляции,  хотя вполне понятно, что в этих действиях  они далеко уступают нам, людям. И тем не менее это — вопрос  уровня развития. Что же касается языка, речи, то  шимпанзе испытывают явные трудности, связанные с отсутствием  вокативного (голосового) контроля, и либо недооценивают,  либо вообще не понимают важности расширения  средств невербального (неречевого) общения[33].

Удивительно, но лингвисты до сих пор упорно игнорируют  важность выводов этих экспериментов. Чтобы понять  причины этого упорства, мы должны признать дихотомический  характер современных теорий происхождения  речи и мышления. Начиная с середины XVIII в. в этой  области параллельно сосуществуют две линии аргументов.  Первая из них, в которой язык рассматривается как некое  изобретение, была предложена еще в XVIII в. Этьеном Бонно  де Кондильяком, философом эпохи Просвещения. Он  утверждал, что разговорная речь развилась на основе языка  жестов (langage d'action) и что обе эти системы представляли  собой изобретения, возникшие первоначально  на основе простейших ассоциаций. Точка зрения Кондильяка  поддерживает концепцию культурной эволюции,  и основные ее постулаты, естественно, в несколько модифицированном  виде прослеживаются и в учении дарвинизма,  и в трудах мыслителя середины XX в. Рональда Энглефилда,  а в наши дни — в работах новозеландского физиолога  Майкла Корбаллиса и ряда других ученых. Эта  теория рассматривает язык жестов как систему, первоначально  возникшую среди приматов, а затем получившую  название конвенциональной или кодифицированной по  мере эволюции самих навыков. Впоследствии вербальные  сигналы, некоторые из которых присутствуют во «врожденном» арсенале приматов, выделились в отдельную  группу, и на их основе была выработана сознательно организованная  кодифицированная система общения. Эволюционные  факторы способствовали развитию специального  голосового аппарата и отдела мозга, расположенного  рядом с отделом, отвечающим за язык жестов. Этот речевой  центр часто называют подмозолистым полем (обонятельным  полем Брока)[34].

Другая точка зрения на корни зарождения языка, преобладающая  в наши дни, носит почти креационистский характер  в своем отрицании процесса эволюционного развития.  Согласно ей, язык или, точнее говоря, произносимое  слово рассматривается как некий феномен, внезапно появившийся  от 35 до 50 тысяч лет тому назад в качестве своего  рода Большого взрыва.