Энгуль не стал сопротивляться, но при этом вид у него был задумчивый. Еще по пути сюда, предчувствуя приближающуюся грозу, он хотел сократить дорогу и, не доехав до Кетеу, свернул в направлении деревни Пуль, чтобы попасть в Ла Пернель через Тронкэ. Как только он миновал Круа д'Урвиль, заметил на большом расстоянии перед собой легкую коляску с закрытым зеленым верхом, которая показалась ему хорошо знакомой. Его лошадь уже утомилась, и он не решился ее пришпорить, чтобы догнать упряжку, которая, кстати, довольно неожиданно исчезла из виду за небольшой горкой. Раскат грома сильно напугал его лошадь, и он решил отказаться от поисков пропавшей коляски. Подумав, что можно было бы найти ее, если углубиться в заросли придорожного леса, он тем не менее поспешил скорее в Тринадцать Ветров, все еще надеясь избежать ливня, и тут же позабыл о происшествии. Но оно странным образом всплыло в его памяти, как только Тремэн рассказал ему о своей жене, уехавшей в Эскарбосвиль… который находился в прямо противоположной стороне.

Приблизительно полчаса спустя Энгуль увидел, как вернулась Агнес в кабриолете, и удостоверился, что это была та самая коляска. Тогда он спросил себя, что же заставило мадам Тремэн прятаться в лесу во время такой ужасной грозы. Однако что-то удерживало его от расспросов, и он постарался ничем не выдать себя, когда при встрече целовал ее руку, протянутую ему с необычайной грацией.

Не только неожиданное расположение к нему молодой женщины, которое показалось ему наигранным, но и недавние воспоминания о Париже, откуда он только что прибыл, привели к тому, что адвокат был чересчур рассеян, и потому вечер прошел в мрачной обстановке. Из-за плохой погоды и ссылаясь на перегруженность работой, Пьер Аннеброн, которого пришлось ждать около часа, не смог уделить ему более двух-трех слов. То, что Агнес расценила его визит как беззастенчивую навязчивость, не улучшило его настроение. Энгуль появился не вовремя, хотя она и старалась казаться очаровательной хозяйкой, что приятно удивило ее супруга.

Тем более что новости, которые он привез, никак нельзя было посчитать обнадеживающими. С тех пор как короля заставили вернуться во дворец после побега из Тюильри в Монмеди и его ареста в Варенне, атмосфера в Париже больше не напоминала прошлогоднюю. Король находился в «подвешенном» состоянии в ожидании новой конституции, но партии никак не могли договориться между собой. Якобинцы, хоть их стало меньше, были все-таки лучше всего организованы. Поговаривали даже о том, чтобы отдать корону герцогу Орлеанскому, но многие среди революционеров были против этого, предпочитая хранить верность Луи XVI, ставшему теперь послушным орудием в грозных руках, который обеспечивал им приверженность народа, всегда склоняющегося в пользу своих королей, и относительное спокойствие со стороны аристократии. Наконец, в Клубе кордельеров открыто провозгласили республику, для которой, однако, народные массы еще не чувствовали себя достаточно готовыми.

– Я думаю, – объяснял Энгуль, – что всех устроила бы конституционная монархия на английский манер, но, поскольку я не вижу никого, кто мог бы это осуществить, будущее представляется мне безрадостным.

– Так вы предпочли бы республику? – резко спросила Агнес.

– После победы американских повстанцев, признаюсь, такая идея мне стала нравиться, но я не думаю, что французы настолько алчны, чтобы позволить собой руководить кучке так называемых демократов, числом больше ста человек… Мы – люди импульсивные, действуем по зову сердца. Мы обожаем считать себя причастными к великим идеям, особенно если они воплощены в одном человеке, способном поддерживать наш энтузиазм, но эта любовь, как и любая безумная страсть, обычно недолговечна. Быстро вспыхивает, но горит лишь тогда, когда ее поддерживают. И потом, мы слишком любим менять моду…

– Менять моду? Никто так не преуспевает в этом, как ты, – пошутил Гийом, наполняя бокал своего друга…

– Я? Но сегодня я совершенно не похож на человека, который следует последнему слову моды! Этим летом Париж похож на маковое поле: красные фригийские колпаки, романские эмблемы, посвященные избавлению от рабства, – вот это производило фурор, с тех пор как прах Вольтера был перенесен в Пантеон. Можешь ли ты представить, чтобы и я так вырядился?

– Никогда! Кстати, парики еще не вышли из моды, я думаю!

– Видели ли вы нашего друга Бугенвиля в Париже? – спросила Агнес. – Уже давно мы не получаем от него никаких вестей…

– Ах, да! Я их вам привез, и на словах – самые теплые пожелания вам, мадам. У меня также письмо к мадам Варанвиль, которую я надеюсь увидеть завтра, возвращаясь к себе.

– Предполагают ли они скоро вернуться в Бекетьэр? спросил Тремэн.– Нет. Они поселились в своем замке Суисн, расположенном на востоке от Парижа по дороге в Прованс. И если время от времени адмиралу приходится ездить в Тюильри, то он не хочет, чтобы во время его отсутствия жена и дети оттуда трогались. Он даже просил короля дать в его распоряжение двух швейцарцев, которые состоят на военной службе в подразделении графа д'Аффри, расположенном в казармах на улице Гранж-Батальер, чтобы они следили за ними в его отсутствие…

– Швейцарцы? – воскликнул Гийом. – Видимо, наш друг все еще безутешен по поводу утраты пушек, обещанных ему королем Луи Пятнадцатым? Они по-прежнему впечатляют?

– У них высокомерные усы, но по сути это лучшие ребята, которых только можно встретить, и самые услужливые. Все эти люди ведут очень замысловатый образ жизни в Суисн, где адмирал и его садовник Кошэ с размахом занялись разведением розовых кустов. И они преуспели в этом: их розарии великолепны!

– Месье де Бугенвиль – садовод? Это правда? – заметила мадам Тремэн с нескрываемым удивлением.– Это так мало подходит к моряку!

– К этому – подходит! К тому же растения привезены им из путешествий по всему свету, и адмирал надеется, что это занятие будет давать гарантию для его семьи в это тревожное время, когда эмиграция усиливается. После возвращения короля очень многие переехали в Кобленц: конечно, в первую очередь – молодежь, но также и семьи. Они твердо решили повиноваться долгу, уезжая служить подальше от границ. Просто эпидемия!

– У нас в последнее время она тоже распространяется, но все-таки прав Бугенвиль: это нехорошо, когда замки остаются безлюдными. За исключением, разумеется, случаев, когда опасность становится серьезной!..

Гроза переместилась на восток, спокойствие восстановилось. Через открытые окна в комнату проникали свежие запахи мокрого сада. Вечер еще не наступил, и Гийом предложил своему другу немного пройтись и выкурить трубку.

– Вы сегодня много ходили, – заметила его жена, – и влажность не пойдет вам на пользу…

– Мы не пойдем далеко. И потом, я не хочу вас наказывать, заставляя нюхать дым табака, который вы не любите. – Я предложу ему свою руку… как маркизе! – сказал Жозеф со смехом. – Он не переутомится…

– В таком случае, я вам его доверяю…

Песок на тропинках в аллее еще не просох, но луж уже не осталось. Под ногами он казался мягким, и двое мужчин дошли до края обрыва, где стояла скамейка, расположенная таким образом, что великолепный пейзаж открывался перед тем, кто сидел на ней.

– Ты знаешь, ведь я выполнил свое обещание, – сказал вдруг адвокат. – Я туда возвращался.

Гийом задрожал. Ему не было нужды спрашивать – куда, но при этом невысказанном заклинании его сердце вздрогнуло:

– Ну и что? Ты кого-нибудь видел?

– Никого! Тем не менее на этот раз я смог войти в дом. В отличие от предыдущего раза дверь была не заперта на ключ, но именно это и странно!

– Почему?

– Потому что там теперь ничего нет! – спокойно сказал Энгуль и, чтобы вытряхнуть пепел из своей трубки, постучал ею о мысок своего ботинка. – Мебель, картины, домашняя утварь, посуда, белье – все унесено. Не осталось даже какой-нибудь метлы!

– Может быть, воры?

– Воры не смогли бы так аккуратно сработать. Они обычно торопятся, что-нибудь сломают, что-нибудь разобьют. Но я же не нашел ни обрывка ниток, ни осколков стекла, даже иголки: все чисто, везде порядок. Даже в каминах вычищено… Сад, конечно зарастает. Можно сказать даже, что к отъезду готовились старательно, как собственники, надумавшие продать дом. Ты не находишь это странным?