– Я думаю, вы помните великую княгиню Гогенбург-Лангенфельс?
– Федору? Несомненно, дорогой князь, вы ведь заранее знаете ответ на этот вопрос. Такую женщину, как она, забыть невозможно, даже если, кроме нее, в твоей жизни было немало других, но...
– Она только что скончалась в своем замке в Гогенбурге. Вместо того чтобы открыть традиционный новогодний бал, на который любезно пригласила и меня, она покончила жизнь самоубийством, приняв яд...
– Что вы говорите? Она покончила с собой? Федора?
– Да. И, я думаю, сделала это из любви к вам или, вернее, из мести: вы осмелились ее покинуть для того, чтобы жениться на другой.
Манфреди вскочил со своего кресла и принялся расхаживать по комнате.
– Я бросил ее для того, чтобы жениться? Вот уж чего не было, того не было! Я разорвал нашу связь, потому что совместная жизнь с этой женщиной стала совершенно невыносимой. Из уважения к памяти покойной я избавлю вас от подробностей, скажу только, что, не положи я этому конец, она свела бы меня с ума. О, это было не так-то легко: она не допускала даже мысли о том, что от нее можно уйти, если не она сама это приказала. Похоже, она всегда первой уставала от затянувшихся отношений. На этот раз произошло обратное, но я больше не мог терпеть: я буквально задыхался!
– Насколько мне известно – я ведь очень недолго был с ней знаком, – она так никогда и не смогла с этим примириться. Она считала, что вас у нее отняла другая женщина, ваша жена, и она вознамерилась отомстить этой женщине.
– Каким образом?
– Она завещала вам свое тело!
Манфреди внезапно перестал мерить шагами комнату и замер на месте.
– Что вы сказали?
– О, вы прекрасно расслышали. Именно так. И вам придется, если только вы не хотите, чтобы произошел чудовищный скандал, принять это наследство. Позвольте мне сейчас же рассказать вам всю историю от начала до конца, потому что вам придется принимать меры и надо будет действовать очень быстро...
Морозини в нескольких предельно точных фразах описал все, что произошло в Гогенбурге 31 декабря, и все, что за этим последовало, не забыв упомянуть о бешеной ревности Таффельберга и о том, с какой злобной радостью тот приступил к выполнению своей миссии. Не утаив также ни того, какая причина привела в замок его самого, ни того, что Федора не сдержала своего обещания.
– ...и у меня есть все основания предполагать, – со вздохом закончил он, – что завтра Таффельберг будет здесь.
– Это настоящее безумие! – воскликнул совершенно убитый этим известием Манфреди. – Совершенно бредовая история. Но что же мне делать?
– Есть ли здесь поблизости какая-нибудь часовня?
– Есть прямо здесь, в этом поместье. Впрочем, там никогда еще никого не хоронили, но, в конце концов, это часовня. Дело не в этом. Что я скажу моей жене? Она оказывает мне честь, несмотря на разницу в возрасте, ревновать меня. Меня это очень умиляет и трогает, потому что я осознаю, какая удача мне выпала и какой чудесный подарок Анналина мне сделала, согласившись стать моей женой.
– А об этой истории ей ничего не известно?
– О, еще как известно! Более того, наша связь с Федорой – ее излюбленная тема, когда она впадает в ярость. Это случается редко и выглядит очень забавно... Можете себе представить, что с ней сделается при одной мысли о Федоре, находящейся непосредственно в ее владениях, чуть ли не в ее доме?
– Возможно, нам удастся сделать так, чтобы она ничего не узнала, но для этого надо на время удалить ее из дома.
– Но куда мне ее отправить и, главное, под каким предлогом?
– Вот в этом-то вся загвоздка.
Наступило молчание, с каждой секундой становившееся все более тревожным и тягостным. Анналина могла вернуться с минуты на минуту. И Морозини в конце концов заговорил первым:
– У вас здесь много слуг?
– Да нет, немного. Мой лакей, горничная моей жены, кухарка, садовник с двумя помощниками...
– Это уже многовато, когда надо действовать незаметно. Еще я хотел бы знать, есть ли у графини какие-нибудь родственники, живущие на некотором расстоянии отсюда? Я знаю, вы сейчас скажете, что у меня убогое воображение, раз я намерен предложить вам классический способ с телеграммой, но, поверьте, самые избитые приемы действуют лучше всего.
– В Люцерне живет ее сестра, с которой она постоянно ссорится из-за того, что та меня ненавидит. Должен признаться, что и я, со своей стороны, тоже терпеть ее не могу...
– А если бы она заболела, ваша жена поехала бы к ней?
– Кто, Оттавия заболеет? Да она здорова как бык! Она всех нас переживет и доживет до Страшного суда...
– Но может же с нею что-то случится: сломает, например, ногу?
– Она не станет вызывать к себе сестру из-за такого пустяка... Но, может быть, стоит попробовать другое. Вот уже два года, как они обе, моя жена и ее сестра, участвуют в судебном процессе против одного типа, который утверждает, будто является внебрачным сыном их покойного отца и претендует на изрядную долю наследства.
– Это действительно интересно. Как поступит ваша свояченица в том случае, если появятся какие-либо новые сведения? Вызовет к себе вашу жену или сама сюда явится?
– Она всегда считала мое жилище чем-то средним между преддверием ада и публичным домом, и она поклялась, что ноги ее здесь не будет!
– Чудесно! Вот что мы сделаем: вы дадите мне все необходимые сведения, и я отправлюсь в Люцерн. К вечеру я буду на месте и смогу отправить оттуда телеграмму за подписью вашей свояченицы. Завтра утром вы ее получите, и графине Аннелине останется только собраться в путь...
– Я с вами согласен, но ведь это даст нам всего несколько часов. Как только моя жена приедет в Люцерн, она тут же узнает, что никто ей не посылал никаких телеграмм. И немедленно вернется домой. Собственно говоря, сколько времени нам потребуется?
– Должно хватить сорока восьми часов... и... мы можем устроить так, чтобы графиня оставалась в Люцерне до тех пор, пока мы не покончим с этой неприятной историей. Я, кажется, уже говорил вам, что мой друг, археолог Видаль-Пеликорн, помогает мне в поисках этих проклятых камней и что сейчас он ждет меня в отеле.
– Да, действительно, но я не понимаю...
– Сейчас поймете. Если вы дадите мне фотографию вашей жены и сумеете незаметно позвонить, чтобы сообщить мне время отхода поезда, Адальбер поедет вместе с вашей женой, будет тенью повсюду следовать за ней и как-нибудь устроит так, чтобы она не вернулась домой раньше времени.
– И как он это сделает?
– Откровенно говоря, пока что мне об этом ровным счетом ничего не известно, – улыбнулся Альдо, – но он человек на редкость изобретательный и притом одаренный чувством юмора и не лишенный деликатности. Он для меня все равно что брат, и с такой охраной вашей жене ничего не может угрожать. А теперь скажите, что вы обо всем этом думаете.
– А у меня есть выбор?
– Разумеется, при условии, что вы можете предложить еще какое-нибудь решение!
Манфреди взглянул на часы.
– В любом случае сейчас у нас остается слишком мало времени. Анналина вот-вот вернется, и я предпочел бы, чтобы вы с ней не встречались. Я сообщу вам все, что вам надо знать, а пока возьмите недавнюю фотографию, которая мне очень нравится, – произнес он, вытаскивая из бумажника снимок прелестной молодой женщины с длинными темными волосами, скрученными в низкий узел на затылке, и большими светлыми глазами, в которых, казалось, сияло все счастье мира...
– Какого цвета у нее глаза? – спросил Альдо.
– Голубые... Нет, не совсем так: светло-голубого, аквамаринового оттенка...
– В таком случае, дорогой друг, вам нет нужды расставаться с этим чудесным портретом, вам придется лишь назвать мне время отхода поезда: такая красавица не может затеряться в толпе. Адальберу довольно будет описания, – мягко проговорил Морозини, возвращая фотографию, которую граф, нескрываемо обрадованный тем, что получил ее назад, тут же бережно убрал на прежнее место.
