Заводские прожекторы «Светлана» разрезали январскую темноту, выхватывая из мрака силуэты производственных корпусов. Снег медленно падал крупными хлопьями, оседая на решетчатых конструкциях подъемных кранов. Термометр на башне заводоуправления показывал минус восемнадцать.

Мартеновский цех гудел как растревоженный улей. Несмотря на ранний час, половину шестого утра, работа кипела во всех пролетах. Краны «Демаг» бесшумно скользили под потолком, перенося ковши с раскаленным металлом. Огненные всплески от печей на мгновение освещали закопченные своды.

У первой печи бригада Лебедева отрабатывала новую схему загрузки по методу Гастева. Молодой нормировщик с хронометром «Павел Буре» на цепочке засекал время каждой операции.

Рядом помощник тут же записывал результаты. На специальном планшете возникали ровные строчки цифр.

— Движение номер четыре, наклон ковша, — выкрикивал он, не отрывая взгляда от секундной стрелки. — Норматив двенадцать секунд!

Сталевар Никита Громов, пожилой рабочий с прокопченным морщинистым лицом, точными движениями направлял струю металла. Его фигура в брезентовой робе с металлическими застежками «Ленинградодежда» четко вырисовывалась на фоне огненного зарева.

— Десять и четыре десятых! — удовлетворенно отметил нормировщик и довольно кивнул. — Лучше немецких показателей!

Над печью на металлической ферме висело световое табло новой системы сигнализации. Зеленая лампа «правильного темпа» ровно горела, показывая, что бригада укладывается в заданный ритм.

У второй печи шла пересменка. Бригада Петрова заступала вместо отработавших ночь людей Суркова. Мастер в кожаной тужурке с красным околышем быстро проводил инструктаж, сверяясь с циклограммой на планшете.

— По системе товарища Гастева, каждое движение выверено, — говорил он, показывая схему. — Вот траектория перемещения. Засекаем время. Ни одной лишней секунды.

В красном уголке у входа в цех собрались рабочие для короткой летучки. На стене большой плакат: «Даешь научную организацию труда!». Рядом свежая стенгазета «Мартеновец» с итогами вчерашней работы и обязательствами бригад.

Под огромной доской показателей стоял Сорокин, наш молодой инженер. В руках блокнот «Союз» с логарифмической линейкой, на груди значок ВНИТС — Высшего научного инженерно-технического совета. Он быстро записывал цифры в таблицу почасового графика.

— Александр Владимирович, — окликнул я его. — Как первая ночь по новой системе?

— Отлично, Леонид Иванович! — он поправил запотевшие очки в стальной оправе. — Бригада Лебедева уже на двадцать процентов перекрыла норму. И качество лучше прежнего.

Он показал свежие результаты испытаний:

— Вот, смотрите. Прочность на разрыв шестьдесят восемь килограммов на квадратный миллиметр. Немцы только шестьдесят два давали.

В этот момент заводской гудок, старая паровая сирена «Вестингауз», возвестил начало утренней смены. По гулким коридорам застучали сапоги, шла пересменка в других цехах.

У проходной, освещенной чугунными фонарями с матовыми плафонами, толпились рабочие. Над дверью краснела свежая надпись: «Через 13 дней первая партия оборонного заказа!» Рядом схема с разбивкой суточного задания по часам.

Величковский в потертом пальто с каракулевым воротником быстро шел к лаборатории, прижимая к груди папку с чертежами. За ним спешил лаборант, неся ящик с образцами для испытаний.

Я поднялся на смотровую площадку. Весь завод как на ладони: корпуса цехов, увенчанные дымящимися трубами, железнодорожные пути с составами платформ, башни водонапорки и кислородной станции. Город еще спал, а здесь кипела работа.

Мы справимся, подумал я. Тринадцать дней срок жесткий, но реальный. Главное система работает, люди поверили. Теперь только не сбавлять темп.

В этот момент ко мне подбежал запыхавшийся Глушков:

— Леонид Иванович! Срочное сообщение от нашего человека у Крестовского. Они что-то готовят с поставками кокса.

Я кивнул. Ну что ж, этого следовало ожидать. Только глупец надеялся бы, что Крестовский даст мне спокойно выполнить заказ.

После исторического заседания в ЦК времени на раскачку не было. Уже вечером я собрал экстренное совещание в заводоуправлении. Величковский, нервно протирая пенсне, разложил на столе предварительные расчеты.

— Сроки нереальные, Леонид Иванович, — качал он седой головой. — Две недели… Даже немцы на «Круппе» делают такой объем за два месяца минимум.

— А что если использовать методы Центрального института труда? — вдруг предложил Сорокин, теребя значок ВНИТС на лацкане пиджака. — Я видел доклад товарища Гастева о повышении производительности на тридцать-сорок процентов.

Величковский оживился:

— Алексей Капитонович? Знаю его еще по Политехническому. Блестящий ум! Его исследования по научной организации труда очень впечатляют.

— Где сейчас Гастев? — спросил я. Кажется, я слышал что-то о нем, еще в прошлой жизни.

— В Москве, в институте на Петровке. Кстати, — Величковский хитро прищурился, — у нас сегодня вечером встреча в Доме ученых. Хотите, представлю?

Мы немедля отправились на встречу.

Дом ученых на Пречистенке встретил нас теплым светом люстр и знакомым запахом натертого паркета. В библиотеке, среди дубовых шкафов с научными журналами, мы и встретились с Гастевым.

Высокий, подтянутый, с проницательным взглядом из-под густых бровей. Френч военного покроя, краснокожаная записная книжка в нагрудном кармане. В руках неизменная логарифмическая линейка.

— Значит, хотите внедрить научную организацию труда? — он внимательно изучал наши графики. — Амбициозно. Особенно сроки… Но, — его глаза загорелись, — это отличная возможность проверить теорию на практике!

Следующие два часа он увлеченно рассказывал о циклограммах трудовых движений, хронометраже операций, системе световой сигнализации. Чертил схемы прямо на салфетках.

— Надо разбить процесс на простейшие операции, — объяснял он, быстро набрасывая диаграммы. — Каждое движение выверено, каждая секунда на счету. Мы в институте довели точность хронометража до долей секунды.

К полуночи план был готов. Гастев согласился лично курировать внедрение системы, загоревшись возможностью испытать свои методы в реальном производстве. Его опыт работы в металлургии (три года на заводах Франции) оказался бесценным.

— Завтра с утра привезу хронометристов и инструкторов, — сказал он, собирая чертежи. — А вы, Николай Александрович, — он повернулся к Величковскому, — поможете адаптировать систему под металлургические процессы?

— Разумеется! — профессор энергично кивнул. — Кстати, помните наш спор о применимости теории Тейлора в советских условиях?

Они углубились в научную дискуссию, а я смотрел на схемы и расчеты. С такой системой организации труда сроки уже не казались нереальными.

На следующее утро завод загудел, как встревоженный улей. Инструкторы ЦИТа в форменных кителях с эмблемой института размечали рабочие места, развешивали схемы и циклограммы. Хронометристы с секундомерами проводили первые замеры.

Величковский с Гастевым, склонившись над чертежами, спорили о деталях процесса. Молодой Сорокин жадно впитывал каждое слово, заполняя блокнот конспектами. А я… я стоял рядом, помогал организовать процесс и молился, чтобы система Гастева сработала.

И вот теперь, спустя три дня после начала внедрения новой системы, завод работал как точный механизм.

Резкий вой сирены разорвал размеренный гул завода. Красная лампа тревоги на башне заводоуправления залила снег тревожным багровым светом. Восемь утра самый разгар рабочей смены.

— Авария на кислородной станции! — голос диспетчера в громкоговорителе «Рекорд» звучал напряженно. — Товарищ Краснов, срочно! Падение давления в магистрали!

Я выскочил из кабинета, на ходу застегивая китель. По лестнице уже бежал Сорокин, на ходу разворачивая чертежи кислородной системы. Следом спешил Величковский, его пенсне поблескивало в электрическом свете.