Когда грохот стих, в штольне воцарилась жуткая тишина. Только где-то капала вода, да потрескивали оставшиеся крепи.

Слабый луч шахтерской лампы выхватил из темноты страшную картину: вход в штольню полностью завален. Двенадцать человек оказались отрезаны от поверхности.

— Все живы? — голос Прохора Ильича прозвучал глухо в пыльном воздухе.

— Васильев без сознания, — отозвался кто-то из темноты. — Бригадира завалило, но дышит.

Штейгер попытался оценить ситуацию. Основной выход завален. Запасной ход тоже оказался перекрыт — туда ушла часть породы. Вентиляция не работает. Воздуха хватит часа на три, не больше.

Где-то в кровле снова раздался зловещий треск. Оставшиеся крепи работали на пределе, удерживая тонны породы. Любое неосторожное движение могло вызвать новый обвал.

— Фонари экономить, — скомандовал штейгер. — Дышать ровно. Наверху знают, что мы здесь. Помощь придет.

Он достал карандаш и блокнот в клеенчатой обложке, стараясь не думать о том, что последняя запись в нем может стать его последней.

Телеграфист на станции Сатка едва разбирал буквы. Аппарат Морзе выстукивал сообщение дрожащими руками отправителя: «Срочно… Большой обвал на горизонте 80… Люди под завалом… Требуется немедленная помощь…»

Дежурный по станции, увидев текст, побледнел и бросился к телефону железнодорожной связи. Черный эбонитовый аппарат надрывно зазвонил в гостинице «Северный Урал» в Златоусте.

Я спал всего два часа после тяжелого дня урегулирования заводских проблем. Телефонный звонок выдернул меня из забытья. В номере тепло, голландская печь, выложенная синими изразцами, хранила жар. За окном в свете газового фонаря кружил снег.

— Да? — я схватил тяжелую эбонитовую трубку.

— Леонид Иванович! Срочно! На Саткинском руднике обвал! Двенадцать человек под завалом на восьмидесятом горизонте!

Я мгновенно оценил ситуацию. Восьмидесятый горизонт это около двухсот метров под землей. Времени мало, воздуха при обвале хватит максимум на три-четыре часа.

— Будите всех наших! — скомандовал я в трубку. — И вызовите главного инженера рудника к телефону.

Через пять минут в номере уже собрались встревоженные Величковский, Сорокин и Глушков. Котов быстро записывал что-то в конторскую книгу.

— Александр Владимирович, — я повернулся к Сорокину, — что у нас есть на заводе из спасательного оборудования?

— В литейном цехе кислородные баллоны «Маннесман», — быстро ответил тот. — В механическом мощные лебедки. Можно взять передвижной компрессор.

— Грузите все в теплушку, — кивнул я. — Николай Александрович, нужны расчеты по устойчивости горных пород. У вас же был опыт в Кузбассе?

Величковский уже раскладывал на столе логарифмическую линейку:

— Да, в четырнадцатом году. Если порода такая же, как на верхних горизонтах, тогда будет легче провести анализ.

Глушков вернулся из коридора:

— Машины будут через десять минут. Два «Паккарда» и грузовик «АМО-Ф15» для оборудования.

Я быстро оделся. Поверх костюма — теплую меховую шубу, на ноги высокие сапоги из хромовой кожи, меховая шапка.

— В правлении рудника есть телефон? — спросил я у вернувшегося с новостями Котова.

— Да, аппарат «Сименс», установили в прошлом году. Но связь часто рвется из-за метелей.

— Тогда так: вы с Глушковым на станцию, организуйте отправку теплушки с оборудованием. Мы с Величковским и Сорокиным сразу на рудник.

Я посмотрел на карманные часы, сейчас половина третьего ночи. Если гнать машины на пределе, через час будем на месте. Спасательное оборудование подойдет через полтора-два часа по узкоколейке.

Внизу уже урчали моторы «Паккардов». Клубы выхлопных газов смешивались с падающим снегом. Я на секунду задержался у окна. Где-то там, в ледяной темноте, в двухстах метрах под землей, двенадцать человек надеялись на спасение.

— Погодите, — я вдруг остановился в дверях. — Захватите все медицинское оборудование из заводского лазарета. И пусть доктор с заводской больницы едет с нами. При сдавлении породой могут быть тяжелые травмы.

Величковский уже спускался по лестнице, на ходу проверяя расчеты в блокноте:

— Если обвал частичный, есть шанс пробиться сбоку. Надо определить безопасное направление.

Едва мы выехали из города, метель усилилась, превратившись в настоящую снежную бурю. Наш «Паккард» с трудом пробивался сквозь снежные заносы.

Фары едва освещали дорогу на несколько метров вперед, их свет рассеивался в белой мгле. По ощущениям было градусов сорок мороза, даже толстое стекло в салоне начало покрываться изморозью.

— Леонид Иванович, может вернуться? — водитель, пожилой Степан Ильич, с трудом удерживал руль. — Того и гляди в кювет съедем. А там и замерзнуть недолго.

Я посмотрел на часы. Прошло сорок минут с момента выезда, а мы преодолели едва ли треть пути. Второй «Паккард» с Сорокиным и доктором отстал, его огни давно растворились в снежной пелене.

— Нет, — я покачал головой. — Там люди погибают. Каждая минута на счету.

Величковский рядом что-то быстро чертил в блокноте:

— При таком морозе воздух в забое будет холоднее обычного. Это даст им еще лишних минут сорок.

Машина вдруг резко дернулась и заглохла. Степан Ильич выругался:

— Все, приехали. Снег в карбюратор забило.

Я выбрался наружу. Ветер чуть не сбил с ног.

Вокруг, насколько хватало глаз, простиралась белая пустыня. Где-то справа должна быть узкоколейка на рудник, по ней собирались доставить спасательное оборудование.

И тут меня осенило.

— Степан Ильич, — я вернулся в машину, — а далеко до узкоколейки?

— Метров триста будет, — водитель растирал замерзшие руки. — Только что толку? Паровозы в такую погоду не ходят.

— А путевая дрезина на станции есть?

— Дрезина? — он задумался. — Точно, есть! Путиловская, ручная. Обходчики на ней рельсы проверяют.

— До станции далеко? — я всматривался в белую мглу.

— С версту будет, — Степан Ильич показал направление. — Вон за тем поворотом должна быть будка стрелочника. Оттуда можно по телефону связаться.

Мы с Величковским, утопая в снегу, двинулись к путевой будке. Мороз обжигал лицо, ветер швырял колючий снег в глаза. Через двести шагов из метели проступили очертания небольшой избушки. В окне тускло светила керосиновая лампа.

Стрелочник, бородатый старик в длинном тулупе, сидел у железной печки. Увидев нас, вскочил:

— Никак с дороги? А я гляжу, фары мелькнули, да потухли.

— Срочно нужна связь со станцией, — я стряхивал снег с пальто.

Стрелочник крутанул ручку настенного телефона. После нескольких звонков связь установилась.

Минут через двадцать мы услышали характерное постукивание. Тяжелая ручная дрезина медленно пробивалась сквозь снежные заносы. На открытой платформе лежало горноспасательное оборудование, закрепленное брезентом. За рычагами стояли четверо путевых обходчиков в тулупах, обмерзшие бороды покрыты инеем.

— По рельсам пройдем! — прокричал старший, перекрывая вой метели. — Тут до рудника напрямик верст пять! Вдоль линии фонари керосиновые, не собьемся!

Мы перегрузили самое необходимое оборудование. Остальное должно подойти позже со вторым «Паккардом» и грузовиком. Величковский помогал укреплять кислородные баллоны, его пенсне покрылось изморозью.

Дрезина медленно двинулась вперед. Путейцы периодически останавливались, скалывали лед с рельсов.

С обеих сторон полотна через каждые пятьдесят саженей тускло светились керосиновые фонари, единственные ориентиры в снежной круговерти. Я смотрел на часы, каждая минута промедления могла стоить жизни тем, кто остался под завалом.

— Хорошо хоть фонарщик успел лампы заправить до метели, — пробормотал старший обходчик, налегая на рычаг. — А то б плутали как слепые котята.

Вскоре впереди в снежной мгле начали проступать очертания копров и терриконов.

Рудничный двор встретил нас тревожным гулом голосов и светом керосиновых фонарей. Вокруг шахтного копра, сложенного из толстых бревен лиственницы, собралась толпа горняков. Над эстакадой поднимался пар от растопленных жаровен. Рабочие грелись, прихлебывая горячий чай из жестяных кружек.