— Герр Книспель, — окликнул Сорокин. — Можно вас на минуту? У нас проблема с термопарой на третьей печи.

Немец недовольно поморщился:

— Завтра. Сегодня я должен подготовить отчет для Берлина.

— Но температура растет, — Сорокин изобразил тревогу. — Боюсь, к утру можем потерять плавку.

Книспель раздраженно вздохнул, но профессиональная добросовестность взяла верх:

— Gut, показывайте.

Они направились к печам. Краем глаза Сорокин заметил, как Осипов, молодой чертежник, незаметно проскользнул в коридор технического отдела. Все шло по плану.

— Seltsam, — бормотал Книспель, изучая показания приборов. — Вчера все работало…

Сорокин начал длинное объяснение про возможные причины сбоя, намеренно путая технические термины. Немец морщился, поправлял, вдавался в подробные разъяснения. Время шло.

Через полчаса, когда они добрались до последней термопары, в цех вбежал запыхавшийся Вайсброд:

— Herr Knispel! Срочный звонок из немецкого представительства!

Книспель заторопился к телефону. Сорокин проводил их взглядом и быстро направился к техотделу. У двери его ждал Осипов, возбужденно размахивая стопкой синек:

— Александр Владимирович, мы успели! Все главные чертежи сфотографировали. Симонов сейчас проявляет пленки в заводской фотолаборатории.

— Тише, — Сорокин огляделся. — А документация по термообработке?

— В сейфе, — Осипов понизил голос. — Но я видел, как фрау Кестнер, их секретарша, прячет ключ в цветочный горшок на подоконнике. После семи она уходит.

Сорокин взглянул на часы. Без четверти восемь. Скоро вернется Книспель.

— Ждите здесь, — шепнул он Осипову и быстро двинулся по полутемному коридору к кабинету секретарши.

Массивный фикус в кадке отбрасывал причудливые тени. Ключ действительно оказался там, старомодный, с витиеватой головкой. Руки чуть подрагивали, когда он открывал сейф.

Толстая папка с грифом «Streng geheim» («Совершенно секретно») лежала на самом верху. Сорокин быстро пролистал страницы. То, что нужно. Полные расчеты режимов термообработки, графики, таблицы…

— Симонов! — негромко позвал он.

Фотограф появился словно из ниоткуда, с неизменным «Фотокором» наготове. Его пальцы летали над затвором с удивительной быстротой.

Внезапно в конце коридора послышались шаги. Характерная тяжелая поступь Книспеля.

— Быстрее, — прошипел Сорокин, торопливо возвращая папку в сейф.

Щелкнул последний кадр. Симонов растворился в темноте. Сорокин едва успел запереть сейф и вернуть ключ на место, когда в коридоре показалась грузная фигура немецкого инженера.

— А, русский коллега, — Книспель прищурился. — Что вы здесь делаете так поздно?

— Искал вас, герр Книспель, — спокойно ответил Сорокин. — Хотел сообщить, что с термопарой все в порядке. Видимо, временный сбой.

— Ja, ja, — рассеянно кивнул немец, отпирая свой кабинет. — Ваша техника устарела, много проблем.

Выйдя на заводской двор, Сорокин глубоко вдохнул морозный воздух. В нагрудном кармане кожанки лежала записка от Симонова: «Все снято. Начинаем проявку».

Завтра утром копии секретной документации будут уже на пути в Москву. А еще через неделю немецкие спецы могут хоть все с собой увезти. Самое важное останется у нас.

В темном весеннем небе над заводскими трубами загоралась первая звезда. Где-то в мартеновском цехе с грохотом выпускали плавку.

Столовая «Немецкий дом» на Мясницкой славилась квашеной капустой и домашним пивом. Здесь собирались германские специалисты, работавшие в Москве, инженеры, техники, представители торговых фирм. Вечерами звучала немецкая речь, из кухни тянуло ароматом жареных колбасок, а официантки в некогда белых фартуках ловко лавировали между столиками.

Я занял место в дальнем углу, откуда хорошо просматривался весь зал. На столе потертая клеенка в красно-белую клетку, пузатая пивная кружка и свежий номер «Berliner Tageblatt». Ровно в семь появились те, кого я ждал.

Вальтер Штрассер, ведущий специалист по мартеновским печам, грузный мужчина лет пятидесяти с окладистой рыжеватой бородой. И его коллега Курт Майендорф, высокий сухощавый инженер в пенсне, признанный эксперт по термообработке стали. Оба работали на заводе Круппа, пока их не пригласили в СССР по контракту.

— Guten Abend, — приветствовал я их по-немецки. — Не ожидали меня здесь встретить?

Штрассер настороженно поправил крахмальный воротничок:

— Herr Krasnow? Вы следили за нами?

— Что вы, — я улыбнулся, делая знак официантке в сером форменном платье. — Просто знаю ваши привычки. Милочка, — обратился я к ней, — для моих друзей лучшее пиво и фирменные колбаски.

Майендорф присел, аккуратно положив на стул потертый кожаный портфель:

— Если вы хотите обсудить наш отъезд, это бесполезно. Решение принято в Берлине.

— Знаю, — я закинул руку на спинку стула. — И догадываюсь, кто за этим стоит. Но я здесь не поэтому. У меня есть предложение лично для вас двоих.

Принесли пиво, темное, пенное, в тяжелых стеклянных кружках. Штрассер сделал большой глоток, утер пену с усов:

— И какое же?

— Вы оба — лучшие специалисты в своем деле. Такие люди нужны не только Круппу. Как насчет личных контрактов? Напрямую со мной, в обход всех ограничений.

Майендорф нервно протер пенсне:

— Но наши семьи в Германии… Фрау Штрассер болеет, моя дочь учится в Гейдельберге.

— Именно об этом я и хочу поговорить, — я понизил голос. — Вашей супруге, герр Штрассер, нужно лечение в Швейцарии? Будет. Вашей дочери, герр Майендорф, требуется оплата обучения? Не проблема. Плюс квартиры здесь, в центре Москвы. И, — я выдержал паузу, — счета в швейцарских банках на ваши имена.

Официантка принесла горячие колбаски с капустой. Аромат восхитительный, но немцы, казалось, даже не замечали еды.

— Сумма? — деловито поинтересовался Штрассер.

Я написал цифру на салфетке. Майендорф едва заметно присвистнул.

— Это в месяц?

— В месяц. Плюс премии за внедрение новых технологий. И главное — полная свобода технического творчества. Никакой бюрократии, никаких согласований с Берлином. Только чистая инженерная работа.

Штрассер задумчиво намазывал горчицу на колбаску:

— А если в Германии узнают?

— Не узнают. Официально вы уедете с остальными. Потом, через месяц, вернетесь по новым документам как специалисты из Австрии. История прикрытия уже готова.

Майендорф и Штрассер переглянулись. За соседним столиком группа немецких техников громко обсуждала футбольный матч между «Динамо» и «Пищевиками».

— Но все-таки… — Майендорф замялся. — Это ведь почти предательство.

— Чего? — я подался вперед. — Интересов концерна Круппа? Который сам предает вас, обрывая важнейшие исследования на полпути? Или интересов науки? Вспомните, герр Майендорф, вашу последнюю разработку по термообработке хромомолибденовых сталей. Разве не обидно оставить ее незавершенной?

Штрассер тяжело вздохнул:

— А вы хорошо подготовились, Herr Krasnow.

— Я знаю цену настоящим специалистам. И еще, — я достал из портфеля папку, — взгляните на эти расчеты. Мы почти подобрались к технологии производства брони принципиально нового типа.

Инженеры склонились над чертежами. Я видел, как загорелись их глаза. Настоящие технари не могут устоять перед интересной задачей.

— Это же… — пробормотал Майендорф. — Невероятно! Если добавить молибден в такой пропорции, то получается очень интересно. Как вы это придумали?

— И использовать ступенчатый отжиг, — подхватил Штрассер. — Ja, ja, тогда кристаллическая структура…

Я откинулся на спинку стула, наблюдая, как они увлеченно обсуждают технические детали. Дело сделано. Когда инженеры начинают спорить о кристаллических решетках прямо за ужином, они уже приняли решение, просто еще не признались в этом себе.

— Господа, — прервал я их через несколько минут. — У меня с собой готовые контракты. На русском и немецком. Обсудим детали завтра. И вот еще, — я положил на стол два конверта. — Здесь задаток. По тысяче швейцарских франков каждому. На первые расходы.