Внезапно он умолк, оскалил зубы и навел пистолет на бригадного генерала, который с удивительной для человека его возраста быстротой вскочил и замахнулся пустой бутылкой из-под виски. Пальцы японского офицера непроизвольно крепче сжали оружие и медленно расслабились, когда он увидел, что удар бутылкой предназначался не ему, а ван Оффену, который инстинктивно полуобернулся, почувствовав опасность, и слишком поздно поднял руку, защищаясь. Тяжелая бутылка ударила его по голове возле уха, и он рухнул, будто подстреленный.

Японский офицер уставился на Фарнхолма:

— Еще одно такое движение, и ты, старик, умрешь. Ты что, с ума сошел?

— Я — нет, но этот человек сошел с ума, и мы все могли бы погибнуть. Он тянулся к пистолету. — Фарнхолм сердито смотрел на упавшего. — Я проплыл слишком много, чтобы умереть в подобной обстановке под дулами наведенных на меня автоматов.

— Ты мудрый старик, — промурлыкал офицер. — Действительно, вы ничего не можете сделать.

Они ничего не могли предпринять, беспомощно осознал Николсон, совершенно ничего. Он почувствовал, как его охватила горечь, которая ощущалась даже во рту. Стоило ли преодолевать такое расстояние, столько всего испытать, испытать даже невозможное, пожертвовав при этом пятью жизнями, чтобы в итоге попасть в такую ситуацию? Он услышал позади себя лепет малыша Питера, обернулся и увидел стоящего на скамье маленького мальчика: закрыв ладошкой лицо и растопырив пальцы, он смотрел сквозь них на японского офицера. Малыш был не особенно испуган, скорее озадачен. Николсон снова почти физически почувствовал горечь и отчаяние. Поражение еще можно было принять, но присутствие Питера делало его невыносимым.

Две медсестры сидели по бокам от него. Темные смоляные глаза Лены широко раскрылись от ужаса, а голубые глаза Гудрун наполнились печалью и отчаянием, слишком точно отражая его собственные чувства. Он не заметил в ее лице страха, но высоко на виске возле шрама очень быстро пульсировала жилка. Николсон медленно оглядел шлюпку и убедился, что у всех одинаковое выражение лиц — страх, отчаяние, ошеломленность, чувство поражения, разрывающее сердце. Впрочем, не у всех. У Сирана было обычное бесстрастное лицо, а глаза Маккиннона скользили по шлюпке, по торпедному катеру и опять по шлюпке, оценивая имеющиеся шансы на сопротивление. Бригадный же генерал казался почти ненатурально спокойным. Обняв рукой щуплые плечи мисс Плендерлейт, он что-то нашептывал ей в ухо.

— Трогательная и возвышенная сцена! — покачал головой японский офицер с насмешливой печалью. — Увы, джентльмены, увы. Человеческие надежды так хрупки. Смотрю на вас — и сам почти опечален. Почти, повторяю, но не совсем. Более того, скоро начнется дождь. Очень сильный дождь. — Он взглянул на тяжелые тучи, собиравшиеся на северо-востоке, на плотную завесу дождя, ползущую по темнеющему морю менее чем в полумиле от них. — Мне очень не нравится мокнуть под дождем, особенно когда в этом нет необходимости. Поэтому предлагаю...

— Все другие предложения излишни. Вы что, воображаете, что я останусь в этой чертовой шлюпке на всю ночь?

Николсон обернулся на раздавшийся за его спиной низкий раздраженный голос и увидел Фарнхолма, стоявшего с тяжелым саквояжем в руке.

— Что вы делаете? — возмущенно спросил Николсон.

Фарнхолм молча посмотрел на него, улыбнулся, презрительно приподняв верхнюю губу под белыми усами, посмотрел на стоявшего над ними офицера и указал пальцем на Николсона:

— Если этот болван попытается по глупости задержать меня, то стреляйте в него.

Николсон уставился на него с недоверием, затем перевел взгляд на японского офицера и увидел удовлетворенную улыбку. Офицер заговорил на каком-то совершенно непонятном Николсону языке, и Фарнхолм с готовностью и бегло ответил на том же языке. Николсон еще не осмыслил происходящего, а Фарнхолм уже быстро сунул руку в саквояж, достал пистолет и стал пробираться к борту шлюпки с саквояжем в одной руке и пистолетом в другой.

— Этот джентльмен сказал нам: добро пожаловать. — Фарнхолм улыбнулся Николсону. — Опасаюсь, однако, что это касается только меня. Меня ждут. Как видите, я почетный гость. — Он обернулся к японцу: — Вы все превосходно сделали. Вы получите высокую награду.

Он стал говорить, должно быть по-японски. Они разговаривали почти две минуты. Потом Фарнхолм опять взглянул на Николсона. На палубу торпедного катера стали падать первые капли дождя.

— Мой друг предлагает вам подняться на борт торпедного катера в качестве пленных, но я убедил его, что вы слишком опасны и должны быть расстреляны немедленно. Мы спускаемся вниз, в каюту, чтобы в спокойной обстановке обсудить, как вами распорядиться. — Он повернулся к японцу: — Привяжите лодку к корме. Они отчаянные парни, и неразумно держать их у борта. Давайте, мой друг, пройдем в каюту. Впрочем, один момент, я забыл о вежливости. Уходящий гость должен поблагодарить хозяев. — Он с иронией поклонился: — Капитан Файндхорн, мистер Николсон, мое почтение. Благодарю за то, что подвезли. Благодарю за вашу вежливость и точность, с которой вы доставили меня к моим друзьям.

— Проклятый предатель, — сказал Николсон тихо и зло.

— В вас говорит молодой голос бездумного национализма. — Фарнхолм печально покачал головой. — Этот мир, мой мальчик, суров и жесток. Человек должен как-то зарабатывать себе на жизнь. — Он небрежно и насмешливо махнул рукой. — Au revoir![5] Было очень приятно с вами познакомиться.

Через мгновение он скрылся из виду, а на них обрушился тропический ливень.

Бесконечно долгое время в шлюпке все молчали и не двигались, если не считать легкого покачивания вместе с волной. Не обращая внимания на холодный, поливающий их дождь, они просто тупо уставились перед собой туда, где только что стоял Фарнхолм, прежде чем исчезнуть.

Впрочем, это им только показалось, что долго. Скорее всего, они стояли так лишь несколько секунд, прежде чем мисс Плендерлейт окликнула Николсона по имени и что-то сказала. Однако шум ливня, хлещущего по морю, и гул двигателя торпедного катера заглушали ее голос, превращая его в бессмысленное бормотание. Николсон повернулся к ней и нагнулся, чтобы лучше расслышать. Даже в такой необычный момент он обратил внимание, как она сидела на боковой скамье шлюпки с совершенно прямой спиной, с достоинством, со сложенными на коленях руками и спокойным, сдержанным лицом. Она сидела так, словно была у себя дома в гостиной. Только наполненные слезами глаза резко выделялись в ее облике. Когда он взглянул на нее, еще две большие слезы медленно поползли по щекам и упали на ее руки.

— В чем дело, мисс Плендерлейт? — осторожно спросил Николсон.

— Подайте шлюпку назад, — сказала она, невидяще глядя перед собой и даже не показывая, что замечает его. — Он вам передал: сразу же назад.

— Не понимаю. — Николсон недоуменно покачал головой. — Почему вы хотите, чтобы мы...

Что-то тяжелое и холодное ударило по шее. Обернувшись, он увидел японца, который стукнул его прикладом автомата, увидел его глянцевое от дождя желтое невыразительное лицо.

— Не болтать, англичанин! — Английский язык у этого японца был гораздо хуже, чем у офицера. Он выглядел угрожающе, такой по любому поводу может использовать оружие, которое небрежно держит в руках. — Никому не болтать. Я вам не верю. Я вас убью.

— Вы слышали, что я сказала? — твердо и ясно повторила мисс Плендерлейт. — Пожалуйста!

Матрос повел автоматом и прицелился в голову мисс Плендерлейт. Несколько пар глаз невольно уставились на лежащий на спусковом крючке палец, побелевший от напряжения. Губы подобрались в зловещей улыбке. Николсон понимал, что многие японцы пускают в ход оружие по значительно меньшему поводу. Но мисс Плендерлейт спокойно и бесстрастно глядела прямо на японца, хотя почти наверняка просто не видела его. Он внезапно опустил автомат и с сердитым восклицанием сделал шаг назад. Затем кивнул в сторону другого вооруженного моряка (третьего забрал с собой офицер, когда спустился в каюту). Японец жестом показал, чтобы причальный конец, привязанный к носу шлюпки, удлинили. Николсон и Маккиннон провели лодку вдоль торпедного катера и очень быстро оказались за кормой, на причальном конце длиной в две морских сажени. Два матроса стояли бок о бок на палубе торпедного катера со взведенными карабинами в руках. Их глаза жадно шарили по шлюпке в поисках малейшего движения или чего-то такого, что дало бы им предлог для применения оружия.