После того как они увидели грузовик, в голове Николсона то и дело мелькали видения того, как японские солдаты обращаются с пленниками, когда гонят их по бесконечно длинной дороге через джунгли. Ему представлялось, как прикладами ружей, а может быть, даже штыками безжалостно толкают больного старого капитана, спотыкающегося от слабости и усталости, и Гудрун, которая, тоже спотыкаясь в темноте, сгибается под тяжестью малыша, которого несет на руках, — двухлетний ребенок и через полкилометра станет невыносимо тяжелым. А вдруг она уронит Питера и в спешке они оставят малыша среди джунглей на верную гибель?.. Но внутренняя собранность не позволяла Николсону долго об этом думать. Он выкладывался еще больше, не давая слабости овладеть им. Весь этот бег в темноте не задевал холодное и трезвое, отрешенное от происходившего мышление Николсона.

Уже похолодало, звезды скрылись за тучами и начался дождь, когда они наконец достигли окраин Бантука. Бантук — типичный яванский прибрежный городок, не слишком большой и не слишком маленький, удивительная смесь старого и нового, сочетание Индонезии с ее многовековой древностью и Голландии, находившейся на расстоянии многих тысяч километров отсюда. На берегу, повторяющем изгиб залива, стояли шаткие обветшавшие хижины на длинных бамбуковых сваях, а под ними были развешаны сети, чтобы в них попадала рыба во время прилива. Деля берег пополам, изогнутый волнорез уходил далеко в залив. Возле волнореза стояли причаленные катера, рыболовные суда, покрытые тентами лодки и каноэ, оказавшиеся слишком громоздкими, чтобы их можно было затащить к рыбацким хижинам. Параллельно берегу, за хижинами, тянулись два-три ряда деревянных домиков с соломенными крышами, какие можно найти и в глубине острова. А дальше, за ними, находился торговый и деловой центр общины, от которого можно было добраться к домам, разбросанным в глубине уютной долины. Последние напоминали типичный голландский пригород, конечно, не имевший широких распланированных бульваров Батавии или Медана, но все же с изящными небольшими бунгало и отдельно стоящими домами в колониальном стиле, возле каждого из которых имелся хорошо ухоженный сад.

Именно к этой, последней части города Телак вел своих двух товарищей. Они пробежали по темным улицам центра города, даже не пытаясь таиться, ибо время скрываться прошло. Их увидели несколько человек, попавшихся навстречу на омытых дождем улицах. Сначала Николсон подумал, что японцы должны были бы объявить осадное положение, но вскоре увидел, что это не так: несколько кофеен были все еще открыты, и их владельцы, китайцы в халатах, молча стояли в дверях, бесстрастно наблюдая за бегущими.

В полумиле от берега Телак замедлил бег, перешел на шаг и поманил Николсона и Маккиннона в тень, отбрасываемую высокой изгородью. Впереди, метрах в пятидесяти, мощеная дорога, на которой они теперь стояли, заканчивалась тупиком. Дорогу преграждала высокая стена с аркой входа посередине, освещенного двумя электрическими фонарями. В самой арке стояли двое, разговаривали и курили, подпирая плечами стены арки. Даже на таком расстоянии в сильном свете ламп можно было безошибочно узнать серо-зеленую форму и фуражки японской армии. За аркой виднелся автомобильный въезд, тянущийся вверх по холму и освещенный расставленными через каждые несколько метров фонарями. Въезд приводил к высокому белостенному зданию. Через арку можно было разглядеть только лестницу с колоннами и рядом с ней два больших, ярко освещенных окна. Николсон обернулся к тяжело дышащему человеку, стоявшему рядом с ним:

— Это здесь, Телак? — Это были первые слова, произнесенные с тех пор, как оставили деревню.

— Тот самый дом. — Слова Телака, как и Николсона, вырывались вместе с прерывистым дыханием. — Самый большой в Бантуке.

— Естественно. — Николсон помолчал, вытирая пот с лица, груди и рук. Особенно тщательно он осушил ладони. — Они придут по этой дороге?

— Другой нет. Они непременно придут по этой дороге. Если только уже не пришли.

— Если только уже не пришли, — эхом отозвался Николсон. Впервые страх и тревога мощной волной захлестнули его разум. Страх, который мог внести смятение в мысли, и тревога, которая могла разрушить их планы. Но он безжалостно подавил эти чувства. — Если они пришли, то уже слишком поздно. Если еще не появились, то у нас есть время подготовиться. Мы вполне можем передохнуть минуту-другую. Нельзя браться за дело, будучи более мертвыми, нежели живыми. Как вы себя чувствуете, боцман?

— У меня руки чешутся, сэр, — тихо сказал Маккиннон. — Давайте зайдем прямо сейчас.

— Мы здесь долго не задержимся, — пообещал Николсон и повернулся к Телаку: — Это уж не пики ли там на стенах?

— Да, — мрачно сказал Телак. — Сами по себе пики еще ничего, но через них пропущен ток.

— И это единственный вход? — осторожно спросил Николсон.

— А также единственный выход.

— Понятно. Все понятно.

Несколько минут они молчали. Слышался лишь звук дыхания, постепенно становившегося все более ровным. Николсон с нечеловеческим терпением ждал, когда они придут в норму, но пока на них еще сказывался результат бега. Наконец он встряхнулся, выпрямился, еще раз обтер ладони о лохмотья, оставшиеся от его формы, и снова повернулся к Телаку:

— Кажется, мы только что прошли мимо высокой стены?

— Да, — кивнул Телак.

— И прямо за ней растут деревья?

— Я тоже это заметил, — кивнул Телак.

— Давайте туда вернемся.

Николсон повернулся и осторожно пошел вдоль изгороди.

Все было закончено через две минуты, и никто из находившихся на расстоянии более тридцати метров не услышал ни малейшего шепота или звука. Николсон лег на землю у основания высокой стены и тихонько застонал, потом застонал погромче, пожалобнее, так как его первые стоны не привлекли внимание охранников. Через несколько секунд один из охранников вздрогнул, выпрямился и беспокойно посмотрел вдоль дороги. За ним насторожился и другой, внимание которого привлек особенно жалобный стон. Два солдата посмотрели друг на друга, посовещались, поколебались и побежали по дороге. Один из них на бегу зажег фонарик. Николсон застонал громче и конвульсивно задергался, стараясь держаться к ним спиной, чтобы в нем не сразу распознали европейца. Он видел сверкающие в свете фонаря штыки: осторожный охранник предпочел бы рассматривать труп, нежели живого врага, независимо от серьезности его ран.

Тяжелые ботинки протопали по мощеной дороге, два солдата остановились, низко склонились над упавшим и так и умерли, не разогнувшись: один — от кинжала, брошенного Телаком с высокой стены и вошедшего в спину по самую рукоять, другой — когда мощные руки Маккиннона сомкнулись на шее японца сразу после того, как Николсон вышиб винтовку из руки врага.

Николсон быстро вскочил на ноги и уставился на двух убитых. Слишком маленькие, подумал он огорченно. Он надеялся снять с них форму для маскировки, но форма не подошла бы никому из них. Нельзя было тратить время понапрасну. Телак и Николсон взяли убитого солдата за руки и за ноги, раскачали, Маккиннон подтолкнул в середине — и первый из охранников перелетел через высокую стену и скрылся из виду, а через пять секунд к нему присоединился его товарищ. Через несколько мгновений трое уже были внутри, на окруженной стеной территории.

Хорошо освещенная дорога к дому была с обеих сторон обсажена кустарником и небольшими деревьями. Справа за деревьями находилась высокая стена с электрическим ограждением поверху. Слева от дороги была широкая, уходящая вниз лужайка, ровная, хорошо ухоженная, с причудливо разбросанными по ней маленькими деревцами. Слабый свет падал на лужайку и от дороги, и от фасада здания. Трое бесшумно скользили от одного деревца к другому, пока не добрались до кустарника, обрамлявшего гравий перед портиком здания. Николсон наклонился и прижал губы к уху Телака:

— Когда-нибудь были здесь раньше?

— Никогда. — Шепот Телака тоже был еле слышен.

— Вам что-нибудь известно о других дверях? Не слышали, есть ли на окнах решетки, или проволочная сетка, или система сигнализации?